– Бляха-муха, Митяй, я же просил… – до этого дрались молча, только пыхтя и охая, и теперь негромкий голос извращенца, казалось, натурально прогремел на весь плац. – Уверен, что хочешь этого? Или, лошара, сам не можешь, так завидно?..
И во второй раз Митяй ничего не ответил. С легкостью ушел от пробного, размашистого и широкого удара, сдал на пару шагов назад. Рука юркнула за пояс, нащупала нож – один из двух армейских, найденных на телах самоубийц. Настоящий меч против самодельной заточки.
Потом долго кружили по пустырю за кухонным блоком, это Митяй запомнил хорошо. Выжидали, примерялись. В какой-то миг он даже подумал, что драку сейчас обнаружат и поднимут тревогу, чтобы разнять сцепившихся, но всё произошло слишком быстро, чтобы заметили стражники или даже собаки.
Клёпа рискнул первым, атакуя комбинацией из нескольких уверенных ударов. Но Митяй оказался быстрее. Опытнее. Злее. Он выжил и победил, дав выход всему черному, что скопилось внутри.
Ушел в сторону, увернулся от выпадов, позволил лезвию противника полоснуть по рукаву куртки. А затем ударил один раз, но очень сильно и метко, вспоров горло Клёпы от правой ключицы до левой скулы. Булькая и пытаясь сжать расползающуюся плоть, тот еще немного пошатался. Сделал неуверенный шаг, еще один, а затем упал лицом вперед в грязную лужу, уже начинавшую подмерзать с краев…
Напильник сначала обезумел. Кричал, всё порывался схватиться за автомат. Успокаивали сразу всеми старшаками, переполошили половину лагеря. Разумеется, директор знал о пагубных привычках помощника, но убийство своего, кропоткинца, было одним из самых страшных преступлений в его крохотной детской империи. Митяй, сидящий на стуле напротив другана, равнодушно ожидал расправы. Сам ведь пришел сознаться, ничего не скрыл, а ведь мог бы за ограду – и ищи ветра в поле.
Директор это, в конце концов, признал и осознал. Правда, к тому времени убийца Клёпы почти три дня провел в холодном карцере, но это ничего. Еще и не в таких местах приходилось ночки коротать, Митяй был привычным. Да и доброжелатели помогли…
А затем директор рассудил единственно возможным способом.
Изгнание.
Навсегда, без права возвращения. На произвол жестокой судьбы, на все четыре стороны, с минимумом вещей и жратвы, без оружия и лекарств. Ан нет, не выдержало в итоге сердце, вот какой подарок сделал…
Митяй услышал, как за спиной закрываются ворота. Посмотрел в неприветливое небо, готовое разродиться то ли дождиком, то ли мокрым снегом. И зашагал от Кропоткина прочь, еще не очень представляя, куда держать путь.
CREDITUM XI
Давно, очень давно они жили своим укладом. При необходимости Варвара могла бы вспомнить всех своих прародительниц до двадцатого колена, так давно это началось. Жили в глуши, выбираясь в большие села и города только для того, чтобы найти себе мужчину, дарящего семя. А затем возвращались, храня под сердцем новую звездочку, яркую и сильную. Живое тепло, идущее по стопам всех женщин их рода.
Именно благодаря этому образу существования Варя и не понимала, почему пару зим назад люди вдруг стали делить свою жизнь на две половины. Проводить глубокую, как борона, черту, отделяя то, что было раньше, от того, что стало сейчас.
Да, конечно, лес-батюшка вздрогнул, сотрясся, роняя могучие сосны и вставая на дыбы норовистым жеребцом. Вспухли новые сопки, кое-где земля просела низко-низко, изломавшись и растрескавшись. Появились новые речки, горячие источники, в которых так хорошо купаться или стирать одежку. Но и это не стало для женщин отправной точкой, за которой жизнь вдруг превращалась в лютого врага. Этой точкой стало раннее утро, когда бабушка обманула ее, выпроводив из дома, отправив на проклятую Кривую Косу, на которой и посылка-то не ждала…
Вот тогда всё изменилось. Прорвало привычный ход вещей, навсегда перечеркнуло прошлое. Вышвырнуло на берег, будто рыбину, по первости заставляя жадно глотать чужеродный воздух, сжимая сердце в болезненный комочек. И плакать, плакать беспрерывно, пока не высохло тело.
Это утро Варвара не забудет никогда, пройди еще хоть сто зим. Не забудет, как бабка спасла ее, углядев беспощадное зло в наступающем рассвете.
Сейчас, сидя на поваленном бревне и завороженно глядя на просеку для саней и вездеходов, Варя снова и снова вспоминала тот день. Опустошенная, одинокая, раздавленная в лепешку…
О том, что ее обманули и что-то не так, она поняла за пару верст от дома, уже вышагивая по таежной тропке. Шла уверенно, привычно, мысленно беседуя с окружающим лесом и делясь с ним последними новостями. Он-то и намекнул, что близится неладное. Мелькнула тревожно белка, застрекотала сорока, и девушка – дивной красоты девушка, не прожившая на безгрешной земле и восемнадцати зим, вдруг встала как вкопанная.