Корнель Лебрен».
Винсент перевернул письмо и увидел на обороте бумаги кольцо, тщательно нарисованное в четырех видах.
— Ну, — сказал он, складывая письмо, — завтра мы примемся за дело, а сейчас отдохнем.
После этого братья разошлись по своим комнатам, а с рассветом были уже на ногах, несмотря на то, что легли поздно, и вместе отправились на кладбище Иври.
Они пошли преклонить колени в этом Проклятом Углу, и молитва их была довольно продолжительной. Вернувшись в Париж, они решили расстаться.
— Куда ты отправишься? — спросил Винсент Шарля.
— Я иду к нотариусу мадам Мазель, чтобы узнать, через какие руки прошла находившаяся у нее сумма денег, прежде чем попасть к ней.
— Да, это будет полезно.
— Расспрашивая одного, другого, я увижу, куда это меня приведет. А ты?
— Пойду отыщу человека, чтобы он нанял для нас квартиру, в которой жила мадам Мазель.
— Но что скажут, если это узнают?
— Все, что угодно. Кто может помешать мне?
— Разве ты не боишься, что это может возбудить подозрения настоящего убийцы?
— Наоборот, свадьба нашей сестры, наше равнодушие заставят поверить в наш цинизм, а жизнь, которую мы будем вести, заставит всех предполагать, что мы отказываемся от нашего отца.
— Но с какой целью ты это делаешь?
— Чтобы шаг за шагом восстановить картину преступления.
— Каким образом?
— В той самой комнате, где было совершено убийство, я буду искать то, что было упущено следствием, и, без сомнения, мне удастся восстановить истину.
— Но, восстановив факты, ты еще не найдешь виновника.
— Конечно, но я буду на пути к этому. Мы соединим людей и обстоятельства и узнаем истину.
— Да, может быть, — задумчиво сказал Шарль.
— Для того, чтобы достигнуть цели, нам нужно много мужества. Ты не можешь себе представить, Шарль, сколько нам придется еще страдать. Нам днем и ночью придется бывать в различном обществе: на балах, в театрах, на праздниках. Нам, может быть, придется бывать повсюду и делать веселый вид. Вчера, Шарль, я проделал опыт — один родственник Андре восхищался моим равнодушием. «Вы правы, — говорил он, — что отрекаетесь от вашего отца. Он был негодяй! Вы говорите, что он вам не отец, и развлекаетесь, веселитесь на свадьбе вашей сестры, не носите траура» и так далее.
— Тебе сказали это?
— Да, сказали.
— И ты не вышел из себя?
— Нет, напротив, я улыбался и соглашался.
— О, негодяй!
— Ты видишь, Шарль, что тебе не хватает мужества. Если ты не научишься сдерживаться, то рискуешь все погубить.
— Это правда, но как тяжело сдержаться, слыша, как оскорбляют отца — эту святую жертву.
— О, Боже мой! Это эгоизм всех людей, которые желают наследовать богатство и славу отца, а не его поступки и преступления. Они цинично признаются в этом, говоря, что деньги чисты. Мы же, что унаследовали от отца только эшафот, — мы составляем исключение, которому никто не может поверить. Нас хотят считать людьми недостойными и неблагодарными, не хотят верить, что мы могли быть признательны отцу. Мы свободны в наших поступках, и никто не подозревает о той миссии, которую мы выполняем.
— Я постараюсь быть твердым, — пообещал Шарль.
— Это необходимо, Шарль, необходимо. Не должно пройти и месяца, чтобы все убедились, что мы сыновья без души и без сердца — два искателя приключений, развлекающиеся, чтобы забыть о пятне, лежащем на их имени, проживающие деньги, которые украл отец.
— Ах! Что ты говоришь!
— Я говорю то, что тебе скажут они, то, что ты должен выслушать спокойно. Ты должен стать на уровень людей, с которыми придется жить. Они поступили бы именно так. Почему же тебе сердиться за то, что тебя будут считать способным сделать это?
— Ты приводишь меня в ужас!
— Что сказал бы ты сам, видя их.
— Но для чего ты говоришь мне все это? — перебил Шарль. — Ты хочешь привести меня в отчаяние.