Вдали показалась группа бедуинов, вернее, их верблюды, силуэты которых выделялись на фоне красно-коричневого песка. Их караван, словно мираж, не спеша двигался по извилистым тропам, оставляя за собой следы в песках. Бедуины, одетые в просторные хлопковые лохмотья, защищающие от солнца, сидели верхом, их лицо было закрыто тёмными очками, защищая глаза от яркого света. Они были не просто путешественниками, а настоящими детьми пустыни. Они знали все её тайны и умели жить в согласии с её непредсказуемым характером. В этих людях я находил нотки спокойствия и умиротворения, словно они походя познали нирвану и дзен. Мне казалось, что их караван не просто двигается по пескам, а ведёт меня к новым неизведанным горизонтам, ну или хотя бы к оазису или какой другой цивилизации.
Солнце, словно раскалённый диск, висело над горизонтом, испепеляя всё вокруг своим жаром. Песок под ногами был настолько горячим, что я чувствовал, как жар проникает в саму душу, заставляя дышать чаще и глубоко. Ощущение было, как будто меня запекают в печи. Мой взгляд устремился к каравану, который неспешно двигался по пескам, словно мифический корабль, плывущий по морю из золотого песка.
Я подходил к каравану всё ближе, и вдруг один из бедуинов, который сидел на переднем верблюде, сделал резкое движение. Он снял с головы арафатку — белую ткань, защищавшую от солнца, и впервые позволил мне увидеть его лицо. Лицо загорелое, морщинистое, но в его глазах блестела озорная искорка, словно он увидел что-то необычное, что-то, что вызвало в нём интерес. Его глаза, цвета тёмного шоколада, были глубокими, как колодцы, в которых отражалась мудрость и тайны пустыни. Он смотрел на меня внимательно, словно пытаясь прочитать мою душу, понять, кто я и что ищу в этой безжалостной пустыне.
Внутри меня зародилось неуверенное желание заговорить, но как это сделать, когда мы говорим на разных языках? И в этот момент я вспомнил о своих способностях. Незаметно для всех я призвал в помощь магию. А следом я перешёл и на арабский, дабы не терять нить понимания между нами.
— Мир вам, добрые люди, а далеко ли отсюда хоть какой-нибудь город? — произнёс я, и мой голос, как казалось, звучал для бедуина на его родном языке.
Бедуин улыбнулся, его губы с морщинами расширились в добродушной улыбке, и он ответил, его голос звучал ясно и чётко:
— Далеко, странник. Очень далеко. Но если идти по этому пути, через три дня ты увидишь оазис. Там есть небольшой поселок, где живут люди. А город… Город ты найдёшь, только если поищешь его в своём сердце. — Он улыбнулся, словно просвещённый дервиш.
— Но ничто не мешает тебе прокатиться на сахарском экспрессе. — Улыбка старика стала по-отечески тёплой. — Мы как раз собираемся торговать и взять себе немного свежей рыбы и специй, но раз тебя направил к нам творец, то будь моим гостем и следуй с нами. На всё воля его! Ну а мы угостим тебя сладким чаем. — Бедуин засмеялся и на секунду был похож на скрипучую дверь в забытой всеми хибаре.
— Спасибо, добрый человек, а то скитаться по пустыне мне уже надоело, солнце, песок и никакой тебе компании, кроме стервятников, — старик хмыкнул.
— Ну раз творец вёл тебя так долго, славный джигит, то я и подавно не смею тебе отказать в гостеприимстве, лепёшке и бодрящем чае. Голоден ли ты? — бедуин продолжил расспросы, но мягкость его речей успокаивала мою паранойю. — Как долго он вёл тебя по пустыне? — старик всё никак не унимался, видимо, выжить одному в таком «море» песка — та ещё задачка.
Солнце уже скрывалось за горизонтом, окрашивая пески в нежные розовые оттенки. Это было похоже на работу художника, который умело проводит кистью по холсту. И тем самым создавал свою магию, но не устану повторять, что природа — это лучший творец и художник.
Мы сидели у костра в окружении верблюдов и бедуинов, наслаждаясь традиционным мавританским чаем.
Чайник из красной глины стоял на углях, медленно кипя и излучая аромат черного чая с мятой. Бедуин наливал чай в маленькие самодельные стаканы, сделанные из тонкого стекла с широким горлышком, и подавал чай с финиками и сладкими печеньями. Чай был крайне вкусным, сладким, с нежным ароматом мяты и корицы. Он согревал изнутри, успокаивал нервы и помогал забыть о жаре и усталости в пути. А подача чая была не менее интересной, чем его вкус.
Бедуин, наливая чай, высоко поднимал стакан, словно он держал в руках священный предмет. Потом он делал резкое движение кистью, и чай струился из стакана в стакан, словно живая вода. Затем он опускал стакан на уже остывший песок и подносил его ко мне с улыбкой на лице. В этом жесте я видел не просто подношение чая, а ритуал, который идёт из поколения в поколение. Я чувствовал в нем историю этого народа, их традиции и их отношение к жизни. И я понимал, что этот чай — не просто напиток, а символ гостеприимства, теплоты и доброты, которые я обнаружил в сердцах этих простых и крайне скромных людей.