Он стремительно бросился вперёд, словно лавина, сошедшая с вершины горы. Я отпрянул назад, ощутив, как от его движения по моей коже пробежал холодок, а кровь в жилах застыла.
— Как любопытно.
Быстро сложив пальцы левой руки в печать, я активировал адское пламя. Следом ослепительное белое пламя, окутало мою руку. Оно не горело, а излучало яркий свет. Это было необычное пламя, а что-то большее, похожее на живую силу. Она пульсировала и дышала, как будто готовая сжечь всё на своём пути, но при этом нежно ластилась к моей руке белым пламенем.
Пламя распространялось по моей руке, обволакивая её, словно вторая кожа. Я чувствовал, как тепло проникает в мои кости. Серб отступил назад, его лицо, изрезанное шрамами, было бледным, как будто смерть уже коснулась его кожи. В его глазах мелькнуло не столько удивление, сколько восхищение, как будто он впервые увидел нечто по-настоящему мощное.
Он был готов атаковать, его руки были сжаты в кулаки, готовые выпустить ледяное дыхание, которое могло заморозить всё на своём пути. Но он замер, охваченный страхом. Он видел, что я не слаб, он видел, что я могу защищаться, и понимал, что я не боюсь его силы.
— А теперь я выбью из тебя весь хлад, мразь. — ускоряюсь и мощным кроссом в челюсть сношу серба с ног.
Каждый новый удар плавил кусок льда на его теле, пусть поначалу он и пытался стоически держаться, но после пятого удара и потери руки по локоть он всё же сдался и слил мне всех членов их группы. Добив криоманта ударом в голову и привычным движением запечатав его душу в один из камней душ, спокойно продолжил охоту.
Каирская телебашня возвышалась на горизонте, словно огромный палец, указывающий в бесконечное небо. Её стальной каркас, покрытый ржавчиной и следами времени, создавал впечатление печали и безысходности этого города.
По мере того, как я приближался к ней, она становилась всё более массивной и подавляющей.
Вездесущие гиды проводили экскурсии вокруг телебашни, рассказывая истории о ее строительстве, о ее красоте, о ее значении. Но их слова казались мне пустыми, словно шум ветра в пустыне. Я видел только ее могильный вид, ее бесчувственную величественность.
Она была символом этого города, как и все остальные пирамиды, мечети и лабиринты узких улочек. Каждая из них напоминала о былой славе, но теперь, отравленная духом нищеты и отчаяния, умирала в пыли.
Я приблизился к ней, и её размеры поразили меня. Она была выше любого здания, которое я когда-либо видел в Каире. Она казалась не просто высокой, а бесконечной, словно её верх терялся в туманной дымке, что вечно висит над столицей. Я ощутил холод её стального скелета, холод бесчувственной величины, холод смерти. В моем сердце зазвучала мелодия печали, мелодия не о красоте, а о гибели, о забвении, о безнадежности. Я понял, что эта телебашня — не что иное, как могила прошлого, и я оказался в ее тени. Но как же было приятно в этой тени.
Рядом со мной на потрескавшейся бетонной скамье лежал поляк. У него были русые волосы и фиолетовые глаза, которые смотрели на мир с безумием и безнадежностью. Он был одет в шорты, давно потерявшие свой цвет и форму. Его босые ноги были покрыты трещинами и царапинами, как дорожное полотно самого египта.
Он был как выброшенная на берег морская ракушка, потерявшая свой блеск, но сохранившая внутри себя тайну океана. Я смотрел на него, и мои собственные размышления о жизни и смерти казались мне еще более мрачными, еще более безнадежными.
Его русые волосы, некогда яркие и живые, сейчас были покрыты пылью и грязью, как будто он давно забыл, что такое ухоженный вид. А фиолетовые глаза, которые явно когда-то ярко горели, теперь смотрели на мир с тусклым отчаянием. Он был как призрак прошлого, словно его жизнь уже давно окончена, а он просто не заметил этого.
Я пытался разглядеть в его взгляде что-то, что могло бы рассказать мне о его жизни, но он был закрыт от мира, словно хотел спрятаться от всех и от всего. Он был один, как и я, только он давно примирился с этим одиночеством, а я все еще боролся с ним.
В его босых ногах, покрытых трещинами и царапинами, я увидел отражение своего пути. Это был путь человека, который давно потерял свою дорогу. И я понял, что он не одинок. Мы оба — две потерянные души, брошенные на милость судьбы, и мы оба ищем смысл своего существования.