– Что? – тупо спросил Степан, не замечающий, как по его подбородку ниагарским водопадом струиться похотливая слюна, а покрытые желтыми пятнами штаны оттопырены в надлежащем месте так, что за малым не рвутся по хлипким швам.
– То самое, – растолковал Гриша. – Шест твой. Или что там у тебя? Ты не кастрат случайно?
– Не, я Степан.
– Слава богу. А то, я вижу, тут яйца режут налево и направо. Наверное, чтобы от тоски по бабам на стену не лезли. С тобой, кстати, такого не случалось?
– Чего?
– На стену не лез? Со мной было. Однажды проснулся ночью, и так бабу захотелось, что я на ковер полез, который на стене висел. Ковер оборвал, палкой, к которой он крепился, себе голову зашиб. А самое смешное, что Машка-то все время рядом спала. Я про нее как-то забыл.
Тут Гриша понял, что клиент созрел, и пора переходить от подготовки к самой вербовке. Подвинувшись ближе к Степану, он прямо спросил:
– Хочешь трех баб с вот такими сиськами?
– Да! – вырвалось из груди Степана.
– Будут! Любые, каких захочешь. Там, на женской территории, всяких баб много. Как всех надзирателей и господ порешим, любые три твои.
– Люблю я Парашу крепко, – признался Степан, и бурно покраснел.
– По тебе видно, – кивнул Гриша. – С первого взгляда ясно, что твое место у параши.
– Ой, точно, – закивал Степан. – У Параши милой мне самое место. А ты не знаешь, она не в нашем имении случайно живет?
Гриша очень сомневался, что ведущая телепередачи живет в их имении, но решил не расстраивать Степана.
– Да, у нас. Я ее видел, – ответил он, не предприняв попытки покраснеть. – Кстати, она тебе привет передавала.
– Мне? – ахнул Степан.
– Тебе. Так и сказала: передай привет Степе водовозу.
Степан схватился за сердце и начал дышать через раз. Гриша решил добить уже почти завербованного члена подпольной организации по свержению эксплуататорского режима, и брякнул:
– А еще она сказала: хочу Степе водовозу отдаться, и чем скорее, тем лучше.
Вот тут Гриша понял, что переборщил. От передозировки счастьем Степан закатил глаза, затрясся всем телом, затем несколько раз дернул ногами, вытянулся и опочил.
Гриша осторожно склонился над бренными останками, и легонько ткнул Степана пальцем.
– Эй, лох, ты чего? Ты вырубился?
Гриша попытался найти у Степана признаки жизни, но безуспешно. Пульс не прослушивался, сердце не билось. По всему выходило, что Степан трагически умер.
– Семяизлияние в мозг, – прошептал побледневший Гриша. – Думал сказки, не бывает такого. Бывает, оказывается.
Гриша хотел обыскать усопшего, но побрезговал – тот весь был в грязи и в испражнениях, да и никаким имуществом холопы все равно не владели. Все, что было у Степана, это его дерьмовая жизнь, да и та ему не принадлежала: родили его по приказу, всю жизнь заставляли что-то делать, и даже умер он лютой смертью – от сексуального голодания.
Гриша вернулся к своей работе, то и дело косясь на хладный труп Степана. Где-то в глубине души Грише было жалко мужика, но не настолько, чтобы скорбеть о нем и лить слезы. Гриша даже подумал, что для Степана так будет лучше. При его образе жизни смерть должна казаться избавлением, единственными вратами, ведущими на свободу. Одно лишь печалило – умер Степан бесполезно. Мог бы перед смертью доброе дело сделать – какому-нибудь надзирателю в харю плюнуть. А лучше самому барину.
Вскоре появились надзиратели, заметили холопа, лежащего на земле без дела, и тут же попытались его взбодрить – набежали и начали бить палками. Степан никак не реагировал на все эти призывы к честному труду на своего помещика. Тогда надзиратели, прекратив воспитательную процедуру, осмотрели Степана, и вынесли однозначный вердикт – срок годности холопа истек. Пришло время оттащить его на заслуженный отдых. В качестве носильщиков выбрали Тита и Гришу, поскольку те оказались ближе всего к телу. Влача почившего Степана за ногу, Гриша сквозь зубы бранил усопшего:
– Почему опять я? Что я, крайний что ли? Вообще он из-за Параши ласты склеил, вот пускай она его на холопомогильник и тащит… Тит, скотина грязная, кончай уже воздух портить!
Из Тита до сих пор выходило низом послевкусие холопского оливье. Ароматическая сторона вопроса была столь невыносима, что Гришу прошибало на блев не столько от смрада гниющих тел, сколько от кишечного газа напарника.
– Тит, если рядом с тобой огонь зажечь, то Хиросима отдохнет. Ты прекращай это дело. Спиридон, штопанный пардон, тоже любил задом греметь, и кончил плохо. Степан, вот этот, которого тащим, такие рингтоны шоколадным оком порождал, что дай бог каждому айфону. И тоже кончил хреново. Закономерность просматривается. Смотри, и ты допердишься.