Зато и награда за эту невозмутимость была велика. Когда барин, насытившись, брал со стола, скажем, недоеденное яичко, или обглоданный кукурузный початок, или куриную кость, и бросал эти дары Яшке, тот ликовал. О, нет, он отнюдь не набрасывался на подачку, как голодный пес, не пихал добычу в рот, не брызгал по сторонам голодной слюной. Яшка был холоп от бога, и никогда не забывал о правилах этикета. Он медленно, с достоинством, поднимал с пола банановую кожуру, складывал ее красиво, и неторопливо поедал, откусывая маленькие кусочки. Всякий раз, когда у барина бывали гости, они приходили в изумление, видя столь благовоспитанного холопа. Один сосед помещика Орлова, знаменитый мыслитель граф Пустой, наблюдая за Яшкой, даже высказал мысль, что крепостным тоже не чуждо некоторое благородство.
В отличие от остальных холопов, не входящих в состав дворни, Яшка имел ряд привилегий. Он носил не рваные обноски, а вполне приличный костюм из добротной мешковины. Яшка был освобожден от воинской службы, в то время как над остальными холопами мужского пола постоянно висела опасность попасть в рекруты, то есть угодить в солдаты. Срок службы в царской армии, как выяснил Гриша, составлял двадцать пять лет. Учитывая среднюю продолжительность жизни крепостного, следовало считать этот срок посмертным.
О том, что делается в армии этой ветви пространственно-временного континуума, Гриша узнал от Еремы. Ерема по меркам холопов считался глубоким стариком – ему было уже тридцать лет. В шестнадцать ему выпала высокая честь стать защитником отечества, он стал им, и прослужил десять годков, до тех пор, пока не комиссовали – вовремя выяснилось, что у Еремы плоскостопие. Вначале Ерема не очень хотел рассказывать о своем армейском житье-бытье, но Гриша старался так и этак, и в итоге разговорил ветерана. Впрочем, когда Ерема разоткровенничался, и стал вываливать одну жуткую историю за другой, Гриша пожалел, что вообще завел этот разговор. Армейская жизнь оказалась еще более мрачной, чем жизнь в имении, хотя слово «жизнь» и в том и в другом случае применять следовало едва ли. В имении секли вожжами, в армии шомполами. В имении заставляли работать двадцать часов, в армии заставляли работать двадцать часов, а остальное время маршировать и петь патриотические песни. В имении холопов относительно берегли, и пускали в расход только по уважительной причине. В армии могли поставить к стенке или вздернуть по любому поводу, а так же вовсе без оного, в профилактических целях. Офицеры жили отдельно, и с солдатами почти не контактировали. Все руководство осуществляли сержанты, по сути те же самые надзиратели. Кастрация в армии не практиковалась (без яиц солдат не солдат, дай ему хоть автомат, хоть пулемет), зато присутствовал иной милый обычай. Заключался он в том, что сержанты драли своих солдат не только в переносном, но и в прямом смысле, притом в обоих случаях без смазочных материалов. Ереме, как и прочим крепостным, были чужды такие понятия как честь и чувство собственного достоинства, так что он рассказывал об учинявшихся над ним действиях сексуального характера вполне равнодушно. Гриша, слушая отставного военного, впервые в жизни покраснел от стыда.
Так вот, любой холоп мужского пола мог загреметь на военную службу. В имение приходила разнарядка на столько-то человек, и столько-то счастливчиков отправлялись защищать царя и отечество. В армии из них делали настоящих мужчин. Делали, как и все в этом мире, через жопу. Но Яшка мог не беспокоиться о том, что его отправят защищать родину. Барин слишком ценил своего преданного слугу, чтобы расстаться с ним.
В течение всего дня Яшка находился подле барина, прислуживая ему во всем, стараясь не дожидаться приказов, а угадывать мысли господина. У него это хорошо получалось. Стоило барину присесть в кресло и зевнуть, как Яшка с быстротой молнии уже подставлял ему под ноги скамеечку, а под голову нежно подкладывал подушку. Стоило барину только захотеть чихнуть, как Яшка уже желал ему здравия вечного и жизни долгой. Во время богослужений, которые случались в имении довольно часто (помещик Орлов был человеком набожным), Яшка во весь голос молил бога только об одном – о ниспослании любимому барину всех возможных благ, величал его святым и ставил в один ряд с официально канонизированными христианскими авторитетами.