– Скажите, – произнес он, – вы что-нибудь когда-нибудь слышали о параллельных мирах?
Гриша уставился на бородатого с лютой злобой. Он терпеть не мог, когда какой-нибудь перезрелый ботаник начинал умничать в его благородном присутствии. Грише сразу начинало казаться, что его пытаются обидеть, нарочно произнося слова, значения которых он не знает. А обид Гриша не прощал. Никому и никогда.
– Для вас это будет новостью, – продолжил бородатый, – но на определенном историческом отрезке линия пространственно-временного континуума распалась на две ветви, которые ныне существуют параллельно. Одна из ветвей – наш мир, тот, в котором вы родились и живете. Но есть и другая реальность. Параллельная.
Внимательно присмотревшись к бородатому типу, Гриша наконец-то вспомнил, где он уже видел эту рожу. Похожий портрет висел в его школе, в классе русского языка и литературы.
– Лев Толстой? – пробормотал Гриша.
Его реплику никто не расслышал. Толстой продолжал умничать:
– Раскол исторической линии на две параллельные ветви произошел в тысяча восемьсот двенадцатом году, из-за кометы, что пролетела в опасной близости от Земли. По всей видимости, комета оказала какое-то необычное влияние на структуру пространства-времени, но так или иначе, с момента ее пролета в одной точке пространства и в одно время существует два разных мира, чье развитие тоже шло по-разному. Истрию нашего мира вы, разумеется, знаете....
Тут Толстой дал промашку – Гриша не знал истории никакого мира, ни своего, ни чужого. Гриша вообще не любил читать, его буквально ломало от этого занятия. Он считал, что чтение, это хобби лохов, и конкретному нормальному пацану заниматься этим просто стыдно.
– Ну а что касается параллельной ветви реальности, то там все совсем иначе, – продолжил Толстой. – Вместо двух мировых войн там была одна, никакой октябрьской революции не было, а в России до сих пор правят представители дома Романовых. В России монархия, понимаете?
– До жопы мне! – огрызнулся Гриша.
– Развитие той, параллельной, России двигалось в совершенно ином направлении. Там до сих пор существует крепостное право, до сих пор всем владеют помещики, а новейшие достижения науки направлены лишь на то, чтобы еще больше подчинить себе крепостных, окончательно сломив их волю, подавив в зародыше даже мысли о непокорности. Но, возможно, именно благодаря этим суровым мерам в отношении холопов, параллельная Россия выстояла во все шторма двадцатого века, а там, поверьте мне, тоже изрядно штормило.
Гриша понял только одно – Толстой слишком долго задержался на этом свете. Пора мочить умника.
– Профессор, переходите ближе к делу, – попросила Ярославна.
– Да, разумеется, – спохватился Толстой. – Так вот, Григорий, мы принадлежим к древней тайной организации опричников. И нам нужен один древний артефакт – жезл Перуна.
– Я его не брал! – тут же открестился от обвинений Гриша, и следом поспешил подставить друга. – У Скунса в кладовке какая-то палка стоит. Не ваш жезл случайно?
– Жезл был утрачен много веков назад, – раздраженно пояснил Толстой. – Нам известно, что его последним владельцем был жрец Перуна по имени Круча.
– Вот у него и спрашивайте, куда он вашу палку дел, – предложил Гриша. – А меня отпустите. Я вообще чужого не беру.
– Вы не понимаете, – покачал головой Толстой. – За минувшие столетия многое произошло, и очень многие знания, до того бережно хранившиеся в тайных местах, были утрачены. Всех людей, которые могли хоть что-то знать о жезле, расстреляли чекисты, документы пожгли или растащили, на месте древних капищ, отмеченных для верности православными храмами, устроили или бассейны, или казармы, или овощные базы. После столетнего хаоса искать что-то, особенно предмет такой важности и ценности, просто бесполезно. Но, к счастью, существует другая реальность, где никаких революций, гражданских войн, коллективизаций, индустриализаций и прочих непопулярных реформ не было. И в той ветви пространственно-временного континуума гораздо легче обнаружить следы жезла. Вы понимаете?
– Руки развяжите, мне в толчок надо, – прорычал Гриша. – Сейчас вам весь стол оболью, вы понимаете?
– Потерпите, – попросил Толстой. – Скоро вы сможете посетить комнату для мальчиков.
– Мне не надо никакой комнаты для мальчиков! – обиделся Гриша. – Мне надо комнату для крутых перцев.
А про себя подумал: «Я не я буду, если мимо унитаза не навалю и все стены им не орошу».
Гриша решил совершить в уборной подвиг в честь новой возлюбленной – написать струей на стене ее имя, или, в крайнем случае, нарисовать сердечко с подтеками.