Его мать была дома. Она сидела за письменным столом в своей комнате вправо по коридору, дверь к ней была открыта. Она подняла голову: сын направлялся в сторону лестницы — очевидно, зашел домой за какой-то вещью, — по пути он на минуту заглянул к ней, чтобы взять ее руку и прикоснуться губами к ее пальцам. Комната его отца была на втором этаже, угловая. Он поздоровался с горничной в коридоре, а в следующий миг, абсолютно не думая о смерти, замер, уставившись на револьвер, затем сунул этот почти килограммовый предмет в карман и прихватил патроны. Затем снова сел на мотоцикл и поехал через Воорсхотен к себе в Лейден. Несмотря на все события последних дней, в комнате у него царил порядок. Деревянный пол тихонько поскрипывал. Он снял с себя защитный шлем и очки, немного протер глаза и зарядил револьвер. Ни на секунду ему не пришла в голову мысль о прощальном письме, в его сердце жила лишь одна цель. Встав к арочному окну спиной, он взвел курок и приставил дуло к черепу над ухом.
— Возможно, я прицелился чересчур близко к затылку, — сказал мне Ван Влоотен, — или направил дуло слишком косо.
Я смотрел ему прямо в лицо. Его голова сейчас, как впрочем и до этого, легонько покачивалась — в чем можно было усмотреть единственное проявление в нем каких-либо эмоций.
— Или направил дуло слишком косо, — пробормотал он, набрал воздух, словно желая сказать что-то еще, но в этот момент его перебил голос из громкоговорителя:
“Пассажиров рейса АП-401 просят срочно пройти на посадку”.
3
— Выстрел? — снова заговорил он. — Вы хотите знать, как после подобного выстрела можно остаться в живых?
Он вытер салфеткой рот и в расправленном виде положил ее поверх опустевших лотков и чашек.
— Это бывает чаще, чем вы думаете. Таких случаев описано множество, и вы, наверное, не удивитесь, если я скажу, что подавляющее большинство поступает из скандинавских стран.
Нас окружал уют, знакомый авиапассажирам, которым только что был предложен совсем не дурной, а вернее сказать, удивительно вкусный обед. Французская авиакомпания, еще не забывшая искусство заглаживать промахи, подала цесарку-гриль в сочетании с «Шато Лаланд» 1970 года. Потом было виски. У меня сложилось впечатление, что мой попутчик, впрочем, как и я сам, ощутил на дне последней рюмки тот градус крепости, который превращает все вокруг в хрустально-прозрачную нереальность. Пуля, как сообщил мне Ван Влоотен, застряла в задней доле его больших полушарий.
Лейденская Академическая больница до сих пор славится на весь мир своим отделением нейротравматологии. Его внесли на носилках через вход со стороны Рейнсбюргервега, без сознания, но со все еще бьющимся сердцем. Во время операции, продолжавшейся четыре часа, врачи сумели остановить кровотечение и удалить сгустки крови, в то же время им стало ясно, что ткани коры головного мозга в нескольких местах безнадежно повреждены. Когда он пришел в себя, была ночь — он ничего не понял. Невообразимая усталость, чьи-то голоса и пальцы, растирающие его предплечье. Он задавал себе неизменный вопрос: “Где я нахожусь?”, затем ему захотелось узнать, сколько сейчас времени. Потом на протяжении нескольких часов он медленно осознавал тот факт, что ему удалось пережить свою смерть.
— Разве конец — это не всегда начало чего-то нового? — с пафосом обратился ко мне Ван Влоотен.
Конец его любви к Инес стал одновременно началом его слепоты, и неудивительно, что он рассматривал и то и другое как два взаимосвязанных полюса рока. Разумеется, в начале он был в тяжелейшем состоянии. Беспомощность и отчаяние — неизбежные спутники человека, свет для которого померк. “Где бы я ни был, там, кроме меня, никого не было. То, что я называл своим “я”, оказалось упрятанным под черный стеклянный колпак. А весь мир куда-то растворился. Мир — это ведь то, что мы познаем, ощущая и воспринимая, — это его главная отличительная черта. На близком расстоянии вполне пригодны руки, нос и рот, но для дали, как ни крути, нужны глаза. Мне часто снились сны. Они были немые, заполнявшие их призраки мгновенно улетучивались, стоило мне только открыть глаза. Проводя рукой по голове, я чувствовал колючки — это снова потихоньку начали отрастать волосы. Вот и всё. Моя вселенная была невелика, она состояла из моего тела, заключенного между двумя простынями. Не проснувшийся интерес к жизни, а тошнотворный страх выгнал меня однажды из постели и заставил вытянутыми руками исследовать размеры моей комнаты, ее стены и углы”.