— Видите ли, российское законодательство, столь могучее при охране имущества, оказывается бессильно, когда задета честь человека. В таком случае один выход — стать к барьеру… Я согласен, — продолжал Хлодовский, — что указ императора, вменяющий дуэли в обязанности офицерской службы, напоминает фальшивую монету, изготовленную в преступном мире. Но согласитесь, что иногда даже честные люди бывают вынуждены пользоваться фальшивой монетой, коли она попала им в руки.
Затем лейтенант поведал, что журнал «Морской сборник» недавно опубликовал его последнюю работу:
— Но конец ее безжалостно ампутировали. А в конце-то я сказал основное: нельзя держать главные силы Тихого океана в мышеловке Порт-Артура, где адмирал Того может запечатать эскадру Старка… Вот! — И Хлодовский постучал пальцами по японской этикетке. — Новая марка виски называется «Банзай». Не страшно ли, что самураи, всегда очень осторожные, назвали свой алкоголь воплем своего грядущего торжества?
Мимо промчался куда-то еще один миноносец, и Трусов — при качке — успел перехватить падающую бутыль:
— Носятся как угорелые, только уголь пережигают…
Стемман закусил виски арахисовым орешком:
— Ну а Китай? Чего нам ждать от Пекина?
— Ничего не ждать, — отвечал Хлодовский. — Старая карга, императрица Цыси, помалкивает выжидая. Но в будущем, я уверен, Япония повесится на кишках Китая.
— А что в Сеуле? — полюбопытствовал Трусов.
— Американцы изо всех сил стараются выжить из Кореи японцев. Теперь они взялись наладить в Сеуле трамвайное движение. Корейца на трамвай и редискою не заманишь, так эти янки в конце трамвайного маршрута дают пассажирам бесплатные аттракционы с канатными плясунами. А кто проехал маршрут дважды, тому в конце пути показывают фильму из жизни техасских ковбоев…
— Ну и чем вся эта возня кончится?
— Три трамвая корейцы уже сожгли. Не без помощи самураев, которым невыгодно влияние Америки в делах Востока…
Александр Федорович Стемман глянул на часы:
— Ну ладно. Жена-то, наверное, заждалась…
Катер доставил его на городскую пристань, дома его встретила супруга с билетами в театр. Переодеваясь, Стемман украсил себя орденами: румынским — Железного Креста, прусским — Красного Орла, французским — Почетного легиона, японским — Священного Сокровища. Из русских орденов он имел только Станислава и Владимира с мечами. Же — на помогла ему вдеть хрустальные запонки в гремящие от крах — мала манжеты.
— Знаешь, Любочка, — сказал он ей между прочим, — этот негодяй Панафидин все-таки был у Рейценштейна… наверное, плакался! Случись война, я выкину его виолончель за борт сразу же и буду прав. По уставу все деревянные вещи на кораблях во время боевых действий должны быть уничтожены…
Стемман ожидал войны с Японией, он даже хотел ее, чтобы оснастить свои плечи эполетами контр-адмирала.
Из своей каюты Панафидин выглянул в коридор.
— А что, братцы, нет командира? — спросил вестовых.
— Никак нет, ваше благородие. На берегу ночуют.
— Слава Богу! Хоть сыграть можно…
Сергей Николаевич вышел из мелкопоместных дворян, могилы которых затерялись на кладбищах Кронштадта, на бедных погостах тверских деревушек. Со времен Петра I служба на флоте стала для Панафидиных наследственной, редко кто изменял кораблям. В паузах между плаваниями женились, производили потомков, которых и покидали еще в колыбелях — ради новых путешествий. В роду Панафидиных давно выявилась склонность к литературе (но, кажется, никто из них не грешил музыкой). Виолончель работы Джузеппе Гварнери, эта случайная находка в кладовке, поставила мальчика на развилке двух дорог, между двумя бурными стихиями…
Вестовой Гаврюшка постучал в двери каюты:
— Извиняйте. Я вам чайку принес.
— Спасибо, братец. Поставь.
— А можно послушать, как вы играете?
— Конечно. Буду рад. Слушайте…
Сомнения подростка разрешила бабушка, сложившая за божницу две записочки. На одной было начертано «Консерватория», на другой — «Морской корпус». Отмолившись святым угодникам, бабушка вытащила наугад ту из них, которая и привела ее внука в каюту крейсера «Богатырь». В дверях каюты, нарочно приоткрытых вестовым, стояли безмолв — ные матросы.
— Нравится? — спросил их Панафидин.
— Очень. А мы вам не мешаем?
— Да нет. Сен-Санс… как не нравиться?
Будучи гардемарином, Панафидин посещал классы при столичной консерватории и на всю жизнь сохранил похвалу профессора Вержбиловича: «Вы сильны в смычке, у вас хорошая фразировка. Нет, конечно, еще виртуозности, но в пассажах вы… ничего, ничего!» Инструмент и правда был по-старинному благороден. Волнистые эфы (прорези FF в теле виолончели) хорошо резонировали звучание. И было даже стыдно держать инструмент в платяном шкафу, будто украл его, а теперь надо прятать… Под музыку вспоминалась дедовская усадьба, старые портреты на стенах, родня и соседи, средь которых еще не угасла память о Пушкине. Иногда мичману было даже неловко: пушкинисты писали о Вульфах, Кернах, Пещуровых, Жандрах и Вельяшевых, а для мичмана это была просто родня, просто соседи, жившие на древней тверской земле…