Потом он сказал:
— В этой моей библиотечке есть две книги, которые особенно мне дороги. Эта вот желтая — о Тибете и далай-ламе, а вторая, рядом с ней, в черном переплете… это даже не книга, а всего лишь несколько листочков, которые даже нелегко было скрепить вместе, однако листки эти очень ценные. Это законы… Кстати, мы ведь сегодня еще не открывали газету, — сказал пан Копферкингель под звуки пленительной арии из «Сицилийской вечерни» Верди, полившиеся из радиоприемника. — А время теперь такое бурное, особенно после захвата Судет. Происходят великие события… — и он протянул руку за газетой, развернул ее и начал читать вслух:
— «Несовершеннолетний за рулем… Автомобиль сбил каменщика с тачкой и извозчика, который упал с козел и получил легкие телесные повреждения. Как выяснилось, за рулем был молодой человек семнадцати лет, на отцовской машине катавшийся по Праге». С тобой, Мили, такого не случится, — пан Копферкингель улыбнулся Мили, который жевал пирожное, — у нас машины нет. Ты можешь только делить машины на цветные, зеленые и белые… Скорее такая история вполне могла бы выйти с Яном, у них машина есть. — Копферкингель кивнул на Яна Беттельхайма, который слушал Верди. — Но Ян — хороший, воспитанный мальчик, он любит музыку, любит ходить на оперы и на концерты, так что он не станет брать без спросу дядину машину. Твой дядя, — пан Копферкингель оторвался от газеты и приветливо посмотрел на Яна, — милейший человек. Хороший врач. Замечательный специалист. Вообще профессия врача просто прекрасна. Врач точно ангел среди людей, он помогает несчастным, а что может быть благороднее этого? Врач избавляет людей от боли и сокращает их страдания… А пан доктор Беттельхайм вдобавок тонкий знаток живописи!
И он опять взялся за газету.
— «Антенна убила женщину», — прочитал он и посмотрел на Лакме, которая поправляла белый кружевной воротничок на платье. — Эти женщины так неосторожны! Так небрежны! А ведь в крематории от нее за час с четвертью останутся всего два килограмма пепла!
Из приемника полился романс Миньон «Знаешь ли чудный край, где так чист небосвод…»
— Мили, — Копферкингель перевел глаза на сына, — на тебя тоже иногда находит, так сохрани тебя Бог, к примеру, попробовать на зуб патрон. Этак можно до конца жизни остаться калекой! И шляться ты любишь, — неодобрительно покачал он головой, — пора бы уже угомониться. Вот Ян, — показал он на молодого Беттельхайма, — если и идет погулять, то не дальше, чем до моста. Ему бы уж наверняка не пришло в голову переночевать в стогу, тем более в такое время. Сейчас не до романтических прогулок, ты же знаешь, что творится в стране, у нас только что отобрали Судеты, мы живем словно в военном лагере, и полиция не станет поощрять в молодых людях романтику дальних странствий… Это романс Миньон «Знаешь ли чудный край».
Копферкингель кивнул в сторону приемника и вновь склонился над газетой:
— А вот еще кое-что. «Членовредительство во сне. Некто Й. Кашпар спал на кровати у стола, на котором он вечером оставил большой кухонный нож. Ночью ему приснился страшный сон, он схватился за нож и изо всех сил ударил себя в правую руку…» Наверное, левша, — покачал головой Копферкингель, — хорошо еще, что бедняга не попал в сердце или в живот. Видите, — он отложил газету в сторону, — бывает, что и сны несут смерть… Ну же, дети, ешьте, у нас сегодня семейное торжество, а угощение на столе не убывает. Дорогая… — Лакме улыбнулась мужу и стала потчевать гостей.
Все занялись едой, а Зина, Мила, Войта и Ленка с Лалой выпили вина.
Потом Мила уставился на табличку возле окна.
— Пан Яначек обратил внимание на нашу табличку, — обрадовался пан Копферкингель, а по радио между тем зазвучали куплеты Мефистофеля из «Фауста» Гуно. — Вы и не догадываетесь, что эта табличка означает! Это, пан Яначек, можно сказать, расписание поездов смерти. Вот вы интересуетесь электричеством, машинами, физикой, за всем этим будущее, миром овладеет автоматика… Я тоже очень люблю всякие автоматы и механизмы, хотя не распространяюсь об этом. Возможно, что и это расписание смерти удастся довести до полного автоматизма, — Копферкингель встал и снял со стены табличку. — Тогда все пойдет еще лучше и быстрее. На первый взгляд это кажется сложным, но на самом деле здесь никакой сложности нет. Вот эти цифры означают порядковые номера покойников, — показал он на столбец цифр, и на пальце его тускло блеснуло обручальное кольцо, — это время церемонии прощания, это первая и вторая печь, а вот это — время кремации, включая и ожидание на запасном пути. Будь у нас не две, а три печи, запасной путь был бы не нужен, все отправлялись бы в печь сразу… — И Копферкингель вернул табличку на место.