— Кремация, дети, предпочтительнее, чем погребение в земле. Автоматика и механизация помогают быстрее обратить человека в прах. Помогают Богу, а главное — самому человеку. Смерть избавляет людей от боли страданий, рушит стену, которая окружает нас всю жизнь и сужает наш кругозор. Кремации, дорогие дети, бояться не стоит. — Пан Копферкингель улыбнулся и добавил, показав рукой на радио: — Это кончаются куплеты Мефистофеля из «Фауста» Гуно.
— А бывало, чтобы человек ожил в гробу? — спросил Мила.
Ленка с Лалой и Войтик засмеялись, а Ян Беттельхайм с серьезным видом продолжал слушать радио, откуда сейчас звучал сладчайший дуэт сопрано и тенора из последнего действия «Дона Паскуале» Доницетти. Пан Копферкингель, явно польщенный вниманием юноши, ответил:
— Что вы, пан Яначек, такого в моей практике не случалось. Никто не ожил: ни пани Струнная, которая в гробу казалась спящей, ни барышня Чарская, которой было всего тридцать лет и которая собиралась замуж…
— И все-таки люди иногда оживают, — настаивал Мила. — Я читал!
— И я тоже, — вмешалась толстушка Лала.
— Да, иногда такое бывало, — согласился Копферкингель, — но только когда мертвец на самом деле не умер. За всю историю лишь двое и впрямь воскресли из мертвых: дочь Иаира и Лазарь. Но это было исключение, чудо, да и то оба они ожили не в гробу, дочь Иаира лежала дома, а Лазарь — в пещере, обернутый полотном. И уж никак не ожить тому, кто провел час с четвертью в печи и чей прах был ссыпан в урну. — Пан Копферкингель отпил кофе. — Кремация с гарантией избавляет человека от страха ожить после смерти, если кто-то верит, что это возможно и сегодня. Впрочем, дорогие дети, бояться нечего — теперь мертвые не оживают. Кого зарегистрируют мертвым, тот мертвый и есть. Современная наука не ошибается… Это дуэт из «Дона Паскуале» Доницетти, — улыбнулся Копферкингель Яну Беттельхайму, который все это время, казалось, слушал музыку.
— А может в крематории случиться так, что смешается вместе пепел двух покойников? — спросил невпопад Ян, и Копферкингель, польщенный его вниманием, покачал головой.
— Это исключено, — сказал он. — Совершенно исключено. Такое могло происходить в средневековье, когда совершались массовые сожжения еретиков на кострах. А в крематории каждого сжигают отдельно, причем горячим воздухом: ни тело, ни гроб не должны соприкасаться с открытым огнем. на то есть даже закон… Впрочем, если бы пепел двух покойников и смешался, беды бы не было. Прах человека всегда одинаков, будь это премьер-министр или официант, нищий или хоть директор крематория. И неважно, какое у кого происхождение, есть в тебе, предположим, капля немецкой крови или нет, такие вещи здесь не в счет, — пан Копферкингель улыбнулся. — Все мы произошли из праха и в прах же вернемся.
Тут у стола появилась кошка, и Копферкингель добавил:
— В некоторых странах сжигают и трупы животных. Там закон защищает не только людей, но и зверей. Звери — наши братья, и мы не вправе причинять им боль. Тем, кто поймет их грустные, тоскующие души, не страшны даже самые свирепые хищники… даже леопард… — И Копферкингель посмотрел на Лакме и ее кружевной воротничок, который красиво белел на темном платье. — В нашей замечательной книге о Тибете есть одно замечательное место. Рассказ о юноше, который повстречался в джунглях с леопардом. Вечером, когда было темно, он лег спать в кустах, а утром, проснувшись, увидел в двух шагах от себя леопарда. Посмотрели они друг на друга — и леопард не тронул человека. Позднее этот юноша стал монахом и в конце концов далай-ламой. Главное — иметь чистое сердце, братская душа зверя это чувствует. Ступай, ненаглядная, — погладил он кошку, — мы позовем тебя, когда начнем фотографироваться. Пусть будет запечатлен и твой нынешний облик, который ты после уже не вспомнишь…
Потом Копферкингель сказал:
— Сейчас передают арию из «Нормы» Беллини, поет известная итальянская певица… Посмотрим, что еще мы не читали в газете… наверняка что-то найдется, ведь после Судет мы живем словно в военном лагере. — И он потянулся за газетой. — А-а, вот! «Ученые о сиамских близнецах. У каждой из двух девочек, которые срослись вместе, была своя голова с шеей, свои верхние конечности и своя грудная клетка с соответствующими внутренними органами, но при этом у них был один живот и одна пара ног. Они имели два отдельных позвоночника, а следовательно, две нервных системы, а также два мозга. Психическая жизнь каждой из девочек была самостоятельной. Обе засыпали и просыпались независимо друг от друга. Так это двухголовое существо жило целый год». Подумай, Ян, — Копферкингель обернулся с улыбкой к молодому Беттельхайму, — если это двухголовое существо кремировали, то пепел обеих девочек смешался — и ничего. Да и как тут было делить пепел? Вообрази, Зинушка, — шутливо подмигнул он дочери, — что у тебя было бы две головы и ты могла бы одновременно делать два дела, думать за двоих, чувствовать за двоих… ведь это значит прожить на земле два срока. Воистину благословенная участь! Что ж, дорогие дети, давайте выпьем еще раз по рюмке. Несравненная, налей, пожалуйста, девочкам и мальчикам; Яну и Мили, наверное, не надо — они не пьют, они еще очень молоды… Как красива эта ария из «Нормы»!