…и вдруг один из боксеров пригнулся, напрягся, выбросил вперед перчатку… и судья, подобно бабочке, взлетел на метр от пола и во весь рост растянулся на ринге… а боксер опять кинулся вперед, и вот уже подручный мясника тоже лежит на полу… Зал рассмеялся, кое-кто вскочил, а пожилая женщина в очках подбросила вверх опустевшую пивную кружку…
— Он умер, — истошно закричал Мили, трясясь, как овечий хвост.
— Разве? — улыбнулся Вилли. — Что ж, может, и так.
— Зачем же ты врал, что он не боксер? — вопила женщина с пером. — Зачем ты врал, будто он судья?! Ведь он взлетел и упал! Ты же говорил, что тут бокс и крови не будет! — Она толкнула толстяка в спину. — Ты сказал, что мы идем на бокс, почему же тут говорят по-немецки?..
Толстяк схватил ее за плечи и начал трясти, да так, что перо на шляпке заходило ходуном, а бусы громко зазвенели.
— Это нечаянно, — кричал толстяк, — он просто попал под горячую руку, и некому тут говорить по-немецки, ты же не в рейхе, ты в Праге…
— Ерунда, — смеялся Вилли, — ему не повезло, вот и все. Бокс — это красиво, это der Kampfsport, — добавил он по-немецки. — Он закаляет тело и дух и развивает реакцию, внимание и смелость. Недаром фюрер считает бокс лучшим видом спорта.
Тем временем судья поднялся на ноги, подпрыгнул несколько раз, желая показать, что ничего особенного не произошло, — а сам так и кипел от возмущения, грыз ногти, встряхивал головой; подручный мясника тоже было встал, но тут же снова упал. Публика вскочила с мест, некоторые кинулись к рингу, женщина с пером ударила толстяка по спине, воскликнула: «А ты говорил, мы в Праге!» — и побежала к выходу. Толстяк в котелке и с тростью погнался за ней, толкнул в плечо, она вскрикнула, и публика засмеялась, подначивая толстяка, который беспрестанно повторял: «Она сумасшедшая, она впервые на боксе, никуда я с ней больше не пойду, вот всегда она так, в психушке ее место, вот где!»
У дверей образовался людской водоворот, там теснились и пожилая женщина в очках и с пустой кружкой, и красивая розовощекая девушка в черном, и ее молодой сосед, и проститутка Малышка — она поводила плечами, смеялась и размахивала чьими-то разорванными бусами. Пан Копферкингель улыбнулся ей, а она состроила в ответ забавную гримаску. Неподалеку от нее какой-то мужчина раздавал всем желающим листовки; Копферкингель не сумел протолкаться поближе, зато Вилли одну такую бумажку взял. Ну, а потом они выбрались на вечернюю улицу. Под фонарем в окружении кучки зевак стоял толстяк, его трость была прислонена к стене, и он вытирал носовым платком подкладку котелка.
— Пойдем-ка, — поторопил пан Копферкингель Мили, который явно хотел о чем-то спросить, — у него сбежала жена, наверное, ее что-нибудь встревожило, но врач ей обязательно поможет, а нам уже пора… — И они неторопливо зашагали по тротуару.
— Итак, мы видели мужской спорт, — улыбнулся Вилли своему другу Копферкингелю и его сыну, а потом, взглянув на листовку, добавил: — Гляди-ка, Мили, это приглашение в спортивную секцию молодежного клуба… возьми, тебе это может пригодиться!
Они завернули за угол, и Вилли продолжил:
— Итак, мы видели мужской спорт и замечательную чешскую молодежь. Надеюсь, вы остались довольны… Ну, а что ты думаешь по поводу Судет? — спросил он у Копферкингеля. — Ведь мы с тобой так и не успели толком обсудить последние события. Это была трудная работа, но, к счастью, она увенчалась успехом. Наконец-то Судеты вздохнут свободно. — Он слегка понизил голос, потому что мимо как раз проходила шумная компания. — Там одержали победу арийское право и справедливость. Иначе и быть не могло, потому что Гитлер никогда не проигрывает. Наше будущее — у него в руках, и это залог успеха!
— В жизни все так неопределенно, — покачал головой Копферкингель, — и будущее всегда сокрыто от нас. Неизбежна одна только смерть.
— Не сомневайся, — по-прежнему улыбаясь, отозвался Вилли, — Гитлер обязательно добьется успеха, потому что сражается он ради высокой цели. Цель эта — спасение от голода и нищеты ста миллионов немцев и установление для них справедливых законов, под властью которых люди станут жить как в раю. Страх и муки сгинут навсегда…
— Но это возможно разве что после смерти, — отмахнулся пан Копферкингель. — То есть после обретения человеком вечной жизни. А вечная жизнь доступна лишь фараонам, святым, далай-ламам… Мы же можем только облегчать муки. Люди суть прах — и в прах же обратятся… — Он улыбнулся какой-то женщине. — Слушай, ты заметил в зале красивую розовощекую девушку?