— Но там совсем как в Сплите, — раздался из-за лифта женский голос, — я даже вижу море!
— Уймись же наконец! — прошипел невидимый мужчина. — Ведь ты ни разу не была в Югославии! Никакой это не Сплит, это Глоубетин. Ты не в паноптикуме, ты на смотровой площадке.
Копферкингели опять продвинулись налево, к тому месту, откуда виднелись Подолье и Смихов; красивая девушка в черном платье и молодой человек тоже прошли подальше, туда, откуда открывалась панорама центральной части города. Что же до спорящей парочки, то ее по-прежнему скрывал лифт. Пан Копферкингель заговорил:
— Перед нами Браник, Подолье и Смихов. А вон то здание с трубой — это смиховская пивоварня. Впрочем, я не пью, вы же знаете. А вон Баррандов, — и он указал на далекую вершину. — Там хранятся разные окаменелости. Всякие древности. — Он усмехнулся. — Прямо-таки склеротические древности. Жуки, бабочки, первобытные люди. — он опять усмехнулся и высунул руку в открытое окошко. — Вглядись-ка получше, небожительница, и не бойся. Снаружи такой приятный теплый ветерок, — он помахивал в воздухе рукой с блестевшим на ней обручальным кольцом.
— Я вижу Голгофу, — воскликнул женский голос, — а вон тот зеленый собор с башнями — Иерусалим, ну, а те белые облака — это рай!
— Брось нести чепуху! — вскипел невидимый собеседник. — Какая там Голгофа — ведь это Ржип! Какой там Иерусалим — ведь это пражская психушка! Если ты немедленно не заткнешься, я.
— Ну вот, круг замкнулся, — констатировал пан Копферкингель, когда все его семейство вновь очутилось в том месте, откуда открывался вид на центр Праги, на кусочек Влтавы, на Старый Город, Национальный театр, Винограды. — И нам опять кажется, будто мы стоим на высокой горе и озираем мир, расстилающийся у наших ног. Да-да, именно у наших ног. — Копферкингель улыбнулся и продолжил: — Перед нами Национальный театр и Национальный музей, а вон то огромное белое здание — это министерство соцобеспечения. видел бы его Марен, наш милый министр из столовой. Вон там, за башнями, лежит Староместская площадь. и Розовая улица… а за золочеными куполами, которые так сияют на солнце, — он вытянул руку, и его обручальное кольцо ярко блеснуло, — скрывается. ты не знаешь что? — повернулся он к Лакме. — Неужто не знаешь? Там стоит синагога, самая большая пражская синагога, ты что, и вправду этого не знаешь? — Он перевел взгляд на ее черные волосы. — Разве ты никогда не была там? Ну да ладно, оставим это. а неподалеку — мой Храм смерти. Его отсюда, к сожалению, не видно, потому что он за холмом. Мили, посмотри вот в это стекло, — предложил он мальчику.
— Здесь все качается, — взвизгнула женщина за лифтом. — Ну конечно, ведь мы же на качелях!
— Какие еще качели? — прикрикнул на нее мужской голос. — Здесь все из железа. Ты же не на ярмарке, ты на смотровой площадке!
— Подойдите-ка сюда, — сказал пан Копферкингель, делая шаг влево и опять высовывая руку в окошко.
— Шатается, — сказала невидимая женщина. — Я чувствую. Шатается. Мы можем упасть!
— Вот еще! — оборвал ее мужчина. — Упадет, как же, жди! Сто лет стояла, а как ты пришла — так сразу и упадет! Ну уж нет, не будет у меня этакого счастья! — И вдруг рявкнул: — Здесь все из железа, а не из воска, мы не на боксе, мы на смотровой площадке!
— Ну, а там, — указал Копферкингель, — пробивает себе путь река. Там Глоубетин. И Катержинская улица. хотя ее отсюда не видно. Она, наверное, очень короткая, я на ней ни разу не был. Я знаю только Катержинскую в Праге-два. — И пан Копферкингель сделал шаг влево. — А это опять Градчаны, собор Святого Вита, дворец чешских королей и президентов. а вон то светлое здание с колоннами — это Чернинский дворец, бывшее министерство иностранных дел, теперь там резиденция имперского протектора Чехии и Моравии. Видишь, дорогая, — улыбнулся он Лакме, — над дворцом развевается имперский флаг. посмотри же, не бойся, — он в который уже раз помахал высунутой в окошко рукой, — ветерок такой теплый. То-то птицам раздолье!
— Я не смогу спуститься по лестнице, — громко сказал женский голос, — у меня голова закружится.
— А зачем тебе идти по лестнице? — осведомился мужчина. — Здесь есть лифт.
— Разве? — спросила женщина. — Ерунда какая! Откуда тут лифт, ведь ты не в Нью-Йорке. Ты в рейхе!
— Молчать! — сердито крикнул мужчина и ударил чем-то об пол. — Куда же это, по-твоему, подевался лифт? Или ты только что не ехала на нем? Или ты тащилась сюда пешком?
— Похоронная процессия уже скрылась, — сказал пан Копферкингель, отойдя немного западнее; розовощекая девушка с молодым человеком тоже сделали несколько шагов. — Улица опустела, скорбная вереница приближается к кладбищу. Но гроб несут не в Мальвазинки, а в Бржевнов. Бедная женщина, — добавил он. — Неужели это самоубийство?