В лагере на Горе много нео, всякие дела делать. Лежать спать, жрать, рыгать, за самка гоняться, детенышей мутузить. Четырехглаз голова вертеть, глядеть во все стороны, бормотать. Нас подвести к большой плита. Тот плита из бетон. Бетон люд делать, нео не уметь. На плите стул-кресло, слыхал, такой зовется: трон. Вокруг четыре высоких нео, у каждого ружье.
А на троне сам наистаршой Большой Голова сидит. Гляжу вот я на него и дивуюсь: до чего уродлив наистаршой, просто несказанно. Такой во сне явится – не проснешься. Голова у Головы огромадная, как три моих. Не – как четыре! И в буграх вся. В бородавах непомерных. Хотя сам наистаршой невелик статью, мне по грудь будет.
А в руках у него ружье-автомат. Ох и вещь! Себе хочу такую, очень хочу.
Я на плиту залезть, Четырехглаза за собой втащить, под коленки его – шмяк! – он на колени упасть. Молчит.
– А чего четыре глаза у него? – пытает Большой Голова важно.
– А это, – говорю, – престаршой-наивеликий, у них бывает. Два глаза свои, а два приставные. Из стекла. Очки звутся. Какой люд плохо видит – тот очки на морде носит. Они ему помочь в зрячести.
– Любопытно! – говорит Большой Голова и манит рукой: – Подай-ка очки мне, дикарь.
Телохранники, которые у трона столбычат, на меня глазами зырк-зырк: стерегут. Я с морды люда очки сымать и с поклоном Большому Голове даю. Тот взял, покрутил, на нос себе нахлобучил. Глазищами хлоп-хлоп. Да вдруг как рассвиреп, как сорвет очки, об бетон – хрясь! И сверху ножищей – раздавил. Люд мой аж задрожал весь и сморщился.
– Что с глазами моими?! – реветь Голова. – Почему… ах, уже нормально!
Я тогда вздохнуть с полегчением – телохранники на меня уже ружья наставили, мыслили, я вред какой хозяину нанести решил. Но – попустили. А наистаршой говорит:
– Как тебя звать, дикарь? Кто таков, откуда куда идешь, зачем люда притащил?
– Как есть – Дрым я, – говорю. – К тебе на Гору, наистаршой, шел. Люда в дар тебе вел. Хотел к Богу прийти. Прослышал, что Он у вас тут есть.
– Ах! – говорит. – Слышал? Знаешь ли, кто такой Бог?
– А это самый наипрестаршой.
– Правда. Пребольшой Нео, который Всё Создал. Вишь его? Шэм звать.
И он показать в сторону Железного Бога. Я Его, конечно, видеть уже, но тут снова глядеть и головой качать.
– Ой-ой, страшный Бог какой! Вы откуда знать, что живой он есть, а не просто так стоит?
За это престаршой мне по голове кулаком – грух! Я с ног упал, так и брыкнул возле трона.
– Ты, – говорит, – Дрым – тупой нео. Дикарь дикий. У Бога глаза ночами, бывает, горят. И гудит он иногда внутри у себя. Еще сам услышишь, коли жив будешь.
– Всё понял, – говорю. – А почему Шэм?
– Не знаем, – говорит. – На все воля божия. У Него на голове сбоку так написано.
– Мудрый ты, наистаршой, – говорю. – Сразу ясно, отчего наистаршим стал. А что вы хотите с моим людом делать?
– А что? – говорит. – Сожрем, конечно.
– Просто так сожрете?
– Не просто так. На огне сначала пожарим.
– Это правильно, – говорю, – но я-то хотел люд еще в жертва Шэму дать, чтоб добрый к нео был.
– Что за жертва? – удивляется Большой Голова. – Не люблю чего не знаю!
Я по сторонам глянуть, мозги набрячь. Я, нео Дрым, умный… Наистаршой грозно так глядеть, и я тогда пытаю быстрее:
– А если кто из нео твоих хотит от тебя добра, он что делать?
Тут Большой Голова наморщил своим бугры, подумал-подумал и говорит:
– Подарки тот мне дарит. Мясо или еще что. Патроны к автомату.
– Правильно. Чтоб Железный Бог любил нео и защищал, надо ему подарки. Зовется: жертва.
– А-а-а! – взревел тут наистаршой, да по ляжкам себя рущичами ка-ак хлобыснет. – Это как если мут, мастер-зубастер, не хотим чтоб совался к нам на Гору – так мы крысопса ловим и на привязи возле норы его оставляем?
– Вроде того, – киваю, а сам в это время все на автомат гляжу, очень уж он мне люб. – Справная аналогия.
– Чего? – хмурится Большой. После он еще поразмыслил и пуще хмурится: – Не понять все же. Зубастер – то мут. Зверь. А Железный Бог – он Железный Бог. Шэм, одно слово. Нешто люда жрать станет? Да и нам тогда ничего не останется…
– Не-е, сожрать самим надо, – говорю. – А чтоб Бог почуял, что не просто так жрем, а во славу его жрем, костер надо у ног Бога зажечь. И дым от костра, от люда жарящегося, чтоб его овевал. Поймет Бог, что все для Бога, все для него…
Большой Голова почесал свой большой голова и говорит:
– А что! Может ты, Дрым, и не совсем дикий нео. Только люд твой, гляжу, тощий, костлявый.
– Не так уж тощий! – возражаю и Четырехглазу, который уже не Четырехглаз, щеку пальцами мну. – Есть мясцо, хоть с виду и худ. Я люда возле Гиблого болота взял. Я там умею ходить. Там еда и патроны найти или другое что. Если в ватагу свою возьмешь, отведу.