– Заткнись! – бросил Другу Духов старейшина, а потом повернулся к караванщику: – А если попросить Власиху продать нам несколько старинных автоматов?.. Что думаешь, Спиридон?
Караванщик фыркнул и всплеснул руками.
– Торговать с мутами? Емельян, я не уверен, что у меня получится, – Спиридон втянул голову в плечи, выглядел он в тот момент донельзя жалко. – Вот, Новик первый заговорил про Поганое Гнездо, пусть он и торгует с ними.
– Я? – изумился Новик. – Я – всего лишь кузнец, братцы! Я кую! Я не пойду к мутам!
Старейшина поморщился, будто испытал одновременный приступ зубной боли, изжоги и геморройного зуда.
– Гаврила! – рявкнул он, и командир ополчения вскочил на ноги. – А если нам самим напасть на Власиху? Ради трофеев? Выгорит это дельце, или муты надают нам по щам и с позором погонят через леса и поля к нашим женам под подол?
– Не выгорит, – как на духу ответил командир ополчения. – Мы всегда сражались в обороне, и никогда ни на кого не нападали. Наши бойцы – парни хоть куда, но по своей натуре они работяги. Они не справятся со штурмом укрепленных позиций, если те будут обороняться мутами со старинным оружием. Но мы можем подготовиться к защите наших рубежей! Сделаем много копий и стрел, а дети соберут булыжники…
– Ясен пень – мы будем готовиться к обороне! – перебил Гаврилу Никифоровича старейшина. – Слушай, Спиридон, – он перевел указующий перст на караванщика, – а если я прикажу тебе отправиться во Власиху и выяснить, на каких условиях мы сможем купить там старинное оружие?
Торговец вздохнул, почесал затылок.
– Ну… Если ты прикажешь, то я, ясен пень, не смогу ослушаться. Но вот одобрит ли народ твою затею? – он лукаво прищурился. – Долго ли ты будешь оставаться старейшиной, если община прознает, что ее лидер готов якшаться с мутами?
– А я не держусь за свой пост! – рявкнул в ответ Емельян. – Народ дал – народ и отнимет! И вообще пусть община сама решает, как поступить: гибнуть всем в бою или идти на поклон во Власиху.
– Все в бою не погибнут, – сказал тихо, но так, чтоб услышал каждый, охотник Димитрий. – Многие попадут в неволю. Уж не знаю, что хуже: быть убитым или оказаться в плену у ордынцев.
После этой реплики все замолчали, захмыкали, обдумывая перспективы. Старейшина вспомнил то, что он слышал об орде от отца. Сведения были крайне скудны, ведь до сих пор духи миловали одинцовскую общину иметь дело с этой силой. Безусловно, шайны знали толк в пытках, можно сказать – были мастерами. А еще говорят, что пленных девушек шайны берегли для невольничьих рынков и богатых покупателей, а свою похоть удовлетворяли, насилуя захваченных мальчиков и юношей. Правда это была или навет – Емельян не мог сказать твердо. Но от этого тревога за будущее общины не становилась меньше.
– Я вынесу вопрос на вече, – произнес он, в конце концов.
Все начали расходиться. Светлица наполнилась шарканьем сапог и грохотом сдвигаемых лавок. Командир ополчения, оказавшийся в дверях последним, прошипел через плечо:
– Проклятые муты! Все беды в мире – из-за мутов!
Вечером дядька Волк от души напоил всю общину грибным отваром. Одевшись в крысособачью шкуру (настоящие волки в подмосковных лесах или вымерли, или мутировали вообще в невообразимых тварей), Друг Духов истово отплясывал, отбивая себе ритм при помощи бубна. Его ученики – так же одетые лишь в шкуры и набедренные повязки – окружили дядьку Волка двойным хороводом, и каждое кольцо вращалось в противоположную сторону с всенарастающей скоростью. Когда дядька Волк выбился из сил и упал, ученики подхватили его на воздетые руки и понесли над собой. Они ходили от идола Деда к идолу Бабы туда и обратно со своим учителем на руках, и это действо символизировало связь основоположников рода, приведшую к образованию общины.
А потом все собрались у идолища первомутанта Злобы, чтобы харкнуть на него и обругать теми словами, которые запрещено употреблять в быту.
Горели костры, их огни двоились, а иногда – и троились в мутных глазах старейшины Емельяна. Подъем на Видный Пень дался ему в этот раз с особым трудом.
– Одинцово! – обратился он к толпе. – Выбор у нас невелик – либо гибель, либо дружба с мутами. Либо умереть в бою, либо отступить от традиции и впустить мутов в нашу жизнь. Либо сгинуть всей общиной, либо просить помощи у Поганого Гнезда. Я – ваш старейшина, я ненавижу мутов, но я хочу, чтоб Одинцово жило. Какую цену мы готовы заплатить за жизнь? Готовы ли мы забыть о чистоте крови, и умолять тех, кого мы некогда вычистили с нашей земли поганой метлой, поддержать нас в трудный час? Готовы ли мы вести переговоры с Поганым Гнездом? Скажите здесь – перед лицом наших предков, перед Дедом и Бабой – имеем ли мы право направить послов в общину, которой правит одноглазая нелюдь?