Рехнуться можно, честное слово! С тех пор как началась гласность и наши перестали глушить «голоса из-за бугра», все слушают всё и все говорят про всё, и уже не поймешь, где «вражеские голоса», а где Московское радио… Но звук притормаживающей машины за углом я выдержала геройски, как Зоя Космодемьянская, — даже не сделала шага к окну. Пусть они не думают, что я жду их с таким уж трепетом!
Вот хлопнула дверца машины — интересно, это «Волга» или «Чайка»?
А вот и мужские шаги по лестнице. Легкие, быстрые шаги…
Я села на стул.
Кто-то быстро (но не бегом) поднялся по лестнице, остановился у моей двери и, даже не потратив секунды на то, чтобы прислушаться, постучал…
— Открыто! — крикнула я чуть громче, чем собиралась. И встала, хотя задумала встретить Его сидя.
Он толкнул дверь.
Господи, почему мы всегда получаем крайнюю противоположность того, о чем мечтаем?! Ну, я понимаю, что выполнить все наши мечтания не может даже Всемогущий, но не нужно все! Хотя бы частично…
На пороге стоял маленький сутулый человечек с сигаретой во рту, в потертом летнем кримпленовом пиджаке стального цвета, в мятых и обсыпанных пеплом брюках и с таким носом-рубильником, что вопрос о возрасте и воинском звании этого «принца» меня уже не интересовал. Он мог быть даже генералом, но при таком носе это уже не имело значения. Я не могу сказать про себя, что я такая ярая антисемитка, как моя хозяйка Лидия, но просто — зачем мне еврей? Хотя последние пару лет каждое детское личико приводит меня в какое-то сентиментально-страдальческое состояние (все-таки мне 29 — пора рожать, пора), но даже в жутком сне я не могу представить себе, что смогла бы растить сына, сопливого, носатого и гнусавого, как все жидинята…
— Здравствуйте! — энергично сказал этот еврей. — Это хорошо, что вы нас ждете. У нас мало времени: последний рейс через двадцать минут, да и то через Харьков. Где ваш чемодан? — И он с недоумением огляделся по сторонам.
— Какой… чемодан? — спросила я врастяжку и с явным недоброжелательством к этому типу. Еще минуту назад я думала, что они будут меня уговаривать, а я, поломавшись, соглашусь, поставив ряд условий. И вдруг вместо приятной дипломатии с красавцем полковником — этот нахальный крохотный еврей, который даже не смотрит в мою сторону, а собирается взять меня, как какую-то вещь. — Какой рейс? — Я даже села. — Кто вы такой?
— Вы прекрасно знаете, кто я такой, вы же крикнули мне «открыто!» — усмехнулся он, глянув мне прямо в глаза своими карими глазками. И затянулся сигаретой. — Я начальник личной охраны семьи Горячевых, моя фамилия Гольдин. Через двадцать минут мы вылетаем в Москву, завтра утром там с вами поговорит кое-кто повыше меня, но я думаю, что вам и так ясно: вы завтра же примете предложение Ларисы Максимовны и станете ее персональным следователем. Ну, где ваш чемодан?! — вдруг сказал он раздраженно. — Какого черта вы сидите? Вы летите с чемоданом или без?
Это уже взбесило меня. Жиденек чертов!
— Извините, я никуда не лечу… — сказала я холодно.
Он взглянул на меня как-то иначе — по-птичьи скосив не только глаза, но и всю голову. Так смотрят на неожиданно возникшее препятствие, думая, как с ним быть: перепрыгнуть, обойти или разрушить? Я постаралась не отвести взгляда.
— Гм… — Он оглядел комнату, пройдя взглядом по Ларисиным туфлям так вскользь, словно они его и не интересовали. Загасил окурок о свой каблук, выбросил его в открытое окно и тут же вытащил из кармана пиджака пачку «Opal», выбил сигарету и чиркнул зажигалкой, закуривая. — И телефона у вас, конечно, нет? Ну, хорошо. Все равно я старше вас по званию, я майор. — Тут он сунул руку в задний карман брюк и достал помятые, словно изжеванные «корочки» — милицейское удостоверение. — Старший лейтенант Ковина, встать!
Мне пришлось подчиниться, хотя сделала я это с демонстративной небрежностью. Однако кое-что я все-таки выяснила: Горячеву ведут не гэбэшники, а мои коллеги — милиция. Но лучше это для меня или хуже?
— А теперь — шагом марш вниз, в машину!
— Приказывать мне может только мой начальник…
— Он и прикажет! Внизу, по телефону! Возьмите туфли Ларисы…
Внизу, у калитки, стояла не «Волга» и не «Чайка», а простой «козел» — задрипанный «газик»-пикап. И конечно, возле него уже крутились братья-палестинцы Василь и Руслан, а из открытых окон всех соседних домов под аккомпанемент московских, киевских, мюнхенских и вашингтонских дикторов на меня зырились соседи — Катька Гринько и прочие.