Известную роль в этом случае сыграла, конечно, строгая регламентация представительства, простиравшаяся на экипажи, число прислуги, костюмы. Для каждого придворного съезда назначался особый род костюма — робы, самары или шлафоры для «женских персон», цветное или «богатое» платье для мужчин. Военные при дворе не имели права танцевать в мундирах. В маскарадных костюмах, даже на «публичных» маскарадах, не допускались хрусталь и мишура. Иногда эта регламентация принимала даже экстравагантный характер.
В 1744 году, по приказу Елизаветы, мужчины должны были являться на придворные маскарады в женском платье, женщины — в мужском. Ничего не могло быть, по словам Екатерины II («Записки»), безобразнее и забавнее этого зрелища: дамы в громадных фижмах казались гигантами в сравнении с кавалерами, которые выглядели мальчиками в своих придворных кафтанах. Метаморфоза никому не была по душе, кроме императрицы, которая, обладая стройным станом и очень красивыми ногами, выигрывала в мужском костюме.
Вообще Елизавета любила страстно наряды, и если они не блистали особым изяществом, зато богатство и количество их были изумительны. Она сама рассказывала Екатерине после пожара Головинского дворца, что в огне погибло 4000 ее платьев, а после ее смерти Петр III нашел в ее гардеробе более 15 000 платьев, два сундука шелковых чулок, несколько тысяч лент, башмаков и туфель и пр.
Обилие и богатство при сомнительном вкусе — характерная черта роскоши общества, еще не вышедшего из варварского состояния. На фаворите Алексее Разумовском, милостью его высокой подруги, не жалевшей для него казенного сундука, сияли в виде аляповатых бриллиантовых пуговиц, апилет и орденские знаки.
Фельдмаршал Степан Апраксин славился гардеробом, состоявшим из многих сотен богатых кафтанов; граф Иван Чернышев навез из Парижа «платья тьму»; канцлер Бестужев укреплял на даче свои палатки на шелковых веревках. Он же обладал запасом вин, за который после его смерти Орлов отдал «знатный капитал», по словам кн. Щербатова.
Великолепие стола также считалось признаком высшего тона, и электрическая кухня того времени, в которой национальные кулинарные рецепты уживались с «последними словами» европейской гастрономии, стоила громадных денег двору и вельможам. Сама Елизавета, тонкая ценительница туземной кухни, держала однако, в качестве главного повара иностранца Фукса, получавшего 800 рублей в год и имевшего бригадирский чин.
Таковы были блестящие декорации придворной феерии, но за кулисами наблюдатель сразу накатывался на чисто азиатское неряшество, убожество материальной и духовной культуры.
КРЕМЛЕВСКАЯ ГРЯЗЬ
Грязь на улицах, грязь во дворах — неизбежная принадлежность русского быта. Москва в этом отношении была большой деревней. В центральных частях города, где дворы были наиболее кучны, воздух был насыщен миазмами, особенно во время оттепелей. При Екатерине I петербургский генерал Волков, застигнутый в Москве февральскою оттепелью, писал, что опасается занемочь в этом «пропащем месте»: «Только два дня, как началась оттепель, но от здешней известной вам чистоты такой столь бальзамовый дух и такая мгла, что из избы выйти нельзя». Опустевшие и заброшенные по разным причинам дворы и лавки превращались, по русскому обыкновению, в места свалок. В 1748 году московская полиция доносила сенату, что в Москве после пожара 1737 года, опустошившего город на громадном пространстве, стоят ветхие каменные строения, запустевшие и безобразные, и что в них «множество помета и всякого средства, от чего соседям и проезжающим людям, особенно в летнее время, может быть повреждение здоровью». В 1752 году по случаю приезда двора в Москву властям пришлось обратить внимание на состояние московских дворов и строений. У Пречистенских ворот были усмотрены ветхие каменные лавки, в которых была набросана «всякая нечистота и мерзость». Подобные же лавки, наполненные навозом и грязью, находились в Иконном ряду на Никольской. В самом Кремле центральная Ивановская площадь оказалась завалена всякими отбросами. Были приняты экстренные меры для приведения города в благообразный вид, но с московской грязью было не так то легко сладить. При Екатерине II комиссия, учрежденная для борьбы с чумой в 1770–1772 годах, в своем отчете («Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 г.») объясняла быстрое распространение в Москве заразы отсутствием санитарного надзора и неупорядоченностью городского быта. Загрязненности города способствовали в значительной мере многочисленные кладбища при приходских церквях.