Журнал «Лайф» отказался печатать статью Троцкого, и за десять дней до его убийства сталинским агентом она была опубликована в херсонском издании «Либерти». Главный аргумент критиков гипотезы об отравлении Ленина: почему Троцкий хранил свою тайну до 1939 года? На самом деле он ее не хранил — просто не знал. В том была сила Сталина, что никто из его коллег, включая Ленина и Троцкого, даже не предполагал в начале 20-х годов, на что он способен. Сообщение о просьбе Ленина дать яд не казалось Троцкому в 1923 году подозрительным, но он иначе оценил его и связал с другими событиями после процессов над вождями революции в конце тридцатых годов и сопутствовавшего им Большого Террора. Троцкий, с интеллигентской слепотой по отношению к Сталину, принял его только под конец своей жизни и тогда по-новому взглянул на смерть Ленина. Во всех отношениях запоздалое прозрение!..
С каждым годом Брежневу становилось все труднее подниматься по этим отполированным мраморным ступеням. Никто почему-то не догадывался встроить здесь лифт или эскалатор, провести паровое отопление, поставить стулья, чтобы люди могли иногда присесть и отдохнуть, да хотя бы соорудить рядом уборную, из-за отсутствия которой он тоже страдал, но боялся кому-либо в этом признаться. И каждый раз ему казалось, что приспело его последнее здесь появление — так он болен: ноги не слушались, отвисала челюсть, не хватало дыхания, и он широко открывал рот, глотая морозный воздух, как рыба, выброшенная на лед. В конце концов он перестал понимать, кому и зачем нужно тащить его, полуживого, наверх и показывать народу вместо того, чтобы уложить в постель и дать хоть немного отдохнуть перед смертью. Он оглядывался на соратников и ровесников и видел, что им тоже невмоготу стоять здесь, соблюдая требования неукоснительного регламента, перед многотысячным военно-гражданским потоком, медленно текущим по Красной площади, как гигантская гусеница, а что, если однажды они все умрут от одновременной сердечной атаки, прямо на глазах у потрясенной праздничной толпы? Благо, что сразу под ним, по обе стороны ленинского Мавзолея, — предназначенное для них почетное кладбище у Кремлевской стены…
Он не был не только диктатором, но даже полноправным и единственным правителем страны ему так и не удалось побыть ни разу. Сначала он правил вместе с двумя другими членами триумвирата, Косыгиным и Подгорным, под идеологическим надзором Михаила Суслова. А когда триумвират распался и он вроде бы остался единственным официальным вождем, подвело здоровье. Инфаркт следовал за инфарктом, отнималась речь, не слушались ноги, а за спиной в это время разгоралась смертельная схватка за власть, и он был не в состоянии в нее вмешаться на чьей-либо стороне. В конце концов, как часто бывает в восточных дворах, верх взял начальник личной охраны — по современному статусу исполнявший также множество других обязанностей. Таков секрет Брежнева: он никогда лично не управлял страной. Но ничуть от этого не страдал — регалии власти были ему дороже ее самой.
Брежневское время называли бесцветным. Таким оно и было по сравнению с прошлыми советскими временами, окрашенными более ярко: сталинскими и хрущевскими. Словно у природы не хватило красок, будто она израсходовала их все на предыдущие эпохи!
В отличие от Сталина и Хрущева, Брежнев лишен яркой индивидуальности, которая в условиях тоталитарного государства становится знаком волюнтаризма. Сталин и Хрущев — две крайности советского правления, если рассматривать их, минуя нравственные критерии. Оба они были волюнтаристами, хотя их волюнтаризм равноправен: в сторону массового политического террора у одного и в сторону либеральных реформ у другого. Сталин резко накренил корабль государства и чуть не потопил в кровавой пучине. Хрущев, спасая его, качнул в противоположную сторону так называемой «оттепели». Брежневская команда выровняла курс и ввела корабль в традиционный для России фарватер бюрократического правления без либеральных либо тиранических крайностей. Будучи бесцветным и безыдейным аппаратчиком, Брежнев стал фигурой подвижного компромисса между различными тенденциями как в кремлевской верхушке, так и в народных низах — не забудем о действии в Советском Союзе закона стихийной демократии. Бесцветье этого времени объясняется сопротивлением Брежнева попыткам своих оппонентов окрасить его в какой-нибудь определенный цвет: он синхронно противостоял экстремизму как либералов, так и неосталинистов. Естественно, что последнее многочисленнее, устойчивее и агрессивнее первых, и политическое сопротивление Брежнева либералам было эффективнее сопротивления сталинцам.