Зависит ли ирония истории от характера и притязаний политических вождей и игроков? Учитывается ли в истории «фактор глупости»? Ясно одно: свой приговор история выносит не торопясь.
КРЕМЛЕВСКИЙ ЗАПОВЕДНИК(вместо эпилога)
Кремль юридически не числится среди памятников архитектуры, истории и культуры. Кремль был прежде всего политическим центром советской империи.
Всякий раз, когда я думаю о Кремле и его обитателях, в сознании само собой всплывает слово «ЗАПОВЕДНИК». Коммунистический заповедник.
Кремль был описан Троцким в книге «Моя жизнь».
«Со своей средневековой стеной и бесчисленными золочеными куполами Кремль, в качестве крепости революционной диктатуры, казался совершеннейшим парадоксом.
Правда, и Смольный, где помещался раньше институт благородных девиц, не был прошлым своим предназначен для рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.
До марта 1918 года я в Кремле никогда не бывал, как и вообще не знал Москвы, за исключением единственного здания: бутырской пересыльной тюрьмы.
В качестве посетителя можно было бы созерцательно любоваться кремлевской стариной, дворцом Грозного и Грановитой палатой. Но нам пришлось здесь поселиться надолго.
Тесное повседневное соприкосновение двух исторических полюсов, двух непримиримых культур удивляло и забавляло. Проезжая по торцовой мостовой мимо Николаевского сквера, я не раз поглядывал искоса на царь-пушку и царь-колокол. Тяжелое московское варварство глядело из бреши колокола и из жерла пушки. Принц Гамлет повторил бы на этом месте: «Порвалась связь времен, зачем же я связать ее рожден?» Но в нас не было ничего гамлетического.
В Кавалерийском корпусе, напротив Потешного дворца, жили до революции чиновники Кремля. Весь нижний этаж занимал сановный комендант. Его квартиру разбили теперь на несколько частей.
С Лениным мы поселились через коридор.
Кормились тогда в Кремле из рук вон плохо. Взамен мяса давали солонину. Мука и крупа были с песком. Только красной кетовой икры было в изобилии, вследствие прекращения экспорта. Этой икрой окрашены не только в моей памяти первые годы революции.
Музыкальные часы на Спасской башне перестроили. Теперь старые колокола вместо «Боже, царя храни» медленно и задумчиво вызванивали Интернационал. Подъезд для автомобилей шел под Спасской башней, через сводчатый туннель. Над туннелем старинная икона с разбитым стеклом. Перед иконой — давно потухшая лампада. Часто при выезде из Кремля глаз упирался в икону, а ухо ловило сверху Интернационал.
Над башней с ее колоколом возвышался по-прежнему позолоченный двухглавый орел. Только корону с него сняли. Я советовал водрузить над орлом серп и молот, чтобы разрыв времени глядел с высоты Спасской башни. Но этого так и не удосужились сделать.
В моей комнате стояла мебель из карельской березы. Над камином часы под Амуром и Психеей отбивали серебряным голоском. Для работы все это было неудобно. Запах досужего барства исходил от каждого кресла.
Чуть ли не в первый день моего приезда из Питера мы разговаривали с Лениным, стоя среди карельской березы.
Амур с Психеей прервали нас певучим серебряным звоном. Мы взглянули друг на друга, как бы поймав себя на одном и том же чувстве: из угла нас подслушивало притаившееся прошлое. Окруженные им со всех сторон, мы относились к нему без почтительности, но и без вражды, чуть-чуть иронически.
Было бы неправильно сказать, что мы привыкали к обстановке Кремля — для этого много было динамики в условиях нашего существования. «Привыкать» нам было некогда.
Мы искоса поглядывали на обстановку и про себя говорили иронически-поощрительно Амурам и Психеям: не ждали нас? Ничего не поделаешь, привыкайте!
Мы приучали обстановку к себе.
Низший состав остался на местах. Они принимали нас с тревогой. Режим тут был суровый, крепостной, служба переходила от отца к сыну.
Среди бесчисленных лакеев и всяких иных служителей было немало старцев, которые прислуживали нескольким императорам.
Один из них — старичок Ступишин, человек долга, был в свое время грозой служителей. Теперь младшие поглядывали на него со смесью старого уважения и нового вызова.
Он неутомимо шаркал по коридорам, ставил на место кресла, сметал пыль, поддерживал видимость прежнего порядка.
За обедом нам подавали жидкие щи и гречневую кашу с шелухой в придворных тарелках с орлами.
— Что он делает, смотри, — шептал Сережа матери. Старик тенью ходил за креслами и чуть поворачивал тарелки то в одну, то в другую стороны. Сережа догадался первым: двуглавому орлу полагается быть перед гостем посредине.