В конце января 1919 года я получил телеграмму от генерала Жанена, которого знал в Могилеве в бытность его начальником французской военной миссии при Ставке. Он приглашал меня приехать к нему в Омск. Несколько дней спустя, я покинул Тюмень и 13 февраля приехал во французскую военную миссию при омском правительстве.
Отдавая себе отчет в исторической важности следствия, производившегося с исчезновением царской семьи, и желая знать его результаты, адмирал Колчак поручил в январе генералу Дитрихсу привезти ему в Екатеринбург следственное производство, а также все найденные вещи. 5 февраля он вызвал следователя по особо важным делам Николая Алексеевича Соколова и предложил ему ознакомиться с расследованием. Два дня спустя, министр юстиции Старынкевич поручил ему продолжать дело, начатое Сергеевым.
Тут я познакомился с г. Соколовым. С первого нашего свидания я понял, что убеждение его составлено, и у него не остается никакой надежды. Что касается меня, то я еще не мог поверить такому ужасу.
— Но дети, дети! — кричал я ему.
— Дети разделили судьбу родителей. У меня по этому поводу нет и тени сомнения!
— Но тела?
— Надо искать на поляне — там мы найдем ключ от этой тайны, так как большевики провели там три дня и три ночи не для того, чтобы просто сжечь кое-какую одежду.
Увы, заключения следователя не замедлили найти себе подтверждение в показании одного из главных убийц — Павла Медведева, которого незадолго перед тем взяли в плен в Перми. Ввиду того, что Соколов был в Омске, его допрашивал 25 февраля в Екатеринбурге Сергеев. Он признал совершенно точно, что Государь, Государыня и пять детей, доктор Боткин и трое слуг были убиты в подвальном этаже дома Ипатьева в течение ночи с 16 на 17 июля.
Воспоминания учителя полны теплоты и понимания: дети всегда дети. Детей надо воспитывать в любви и уважении ко всему живому. Наследник появился на этот свет несчастным, ребенок был неизлечимо болен. Но не болезнь стала причиной ранней смерти Алексея Николаевича. Его убили люди, которые не имели представления о любви к ближнему и сострадании. Эти люди напоминали лагерных овчарок, знающих только слова команды, страх перед хозяином.
Палачи гордились совершенным убийством.
Эта гордость — отличительная черта советских палачей, которая старательно культивировалась. Их вполне могли пригласить в школу, чтобы они рассказали юным пионерам о том классовом удовлетворении, которое испытали они, расстреливая царскую семью.
Привожу здесь воспоминания Петра Ермакова — участника расстрела.
В 1947 году — к 30-летию Октября — Петр Захарович Ермаков написал свою автобиографию, чтобы она жила в памяти потомков, и сдал в архив воспоминания о своих «славных подвигах».
В автобиографии он приводит и свой послужной список — после расстрела.
С 20-го года он работает в НКВД, в 1931 году назначен заместителем начальника Уральского управления мест заключения и заместителем директора объединения фабрично-трудовых колоний, и затем начальником административно-строевого сектора областного управления местами заключения и дослужил Ермаков до заслуженной пенсии… В своей автобиографии 1947 года Петр Захарович, член партии большевиков с января 1906 года, так описывает свой звездный час.
(Орфография подлинника в основном сохраняется).
«…На меня выпало большое счастье произвести последний пролетарский советский суд над человечьим тираном, коронованным самодержцем, который в свое царствование судил, вешал и расстрелял тысячи людей, за это он должен был нести ответственность перед народом. Я с честью выполнил перед народом и страной свой долг, принял участие в расстреле всей царствующей семьи…»
Из воспоминаний Ермакова П. З. о расстреле бывшего царя.
«…Итак, Екатеринбургский исполнительный Комитет сделал постановление расстрелять Николая, но почему-то о семье, о их расстреле в постановлении не говорилось, когда позвали меня, то мне сказали: «На твою долю выпало счастье — расстрелять и схоронить так, чтобы никто и никогда их трупы не нашел, под личную ответственность сказали, что мы доверяем, как старому революционеру».
Поручение я принял и сказал, что будет выполнено точно, подготовил место, куда везти и как скрыть, учитывая все обстоятельства важности момента политического.
Когда я доложил Белобородову, что могу выполнить, то он сказал: «Сделай так, чтобы были все расстреляны, мы это решили». Дальше я в рассуждения не вступал, стал выполнять так, как это нужно было.