Они ничего не говорят, ждут какой я ещё пурги намету.
— Смотрите, идея такая. Первый этап — это военно-патриотическое воспитание школьников, вправление мозгов, подготовка к службе, но не только, к последующей жизни тоже. За этой войной, вот посмотрите, грядут большие перемены. Второй этап — это объединение афганцев, помощь в трудоустройстве, адаптация к мирной жизни, сохранение спортивной формы. Формирование общественных отрядов для… скажем так, для охраны правопорядка. Спортивные лагеря, военное братство, ветеранская организация, помощь государства, жильё, транспорт и кое-что ещё. Задач много и решать их будет непросто, но не для того вы жизни ломали, чтобы здесь спиваться и вылетать из центрифуги. Мы сделаем эту центрифугу своей. Я знаю, о чём говорю. Кое-что. И ещё немаловажный момент, финансирование будет. Пока альтернативное, неофициальное, но потом всё изменится.
Они смотрят так, словно все эти бредни совершенно ничего не значат, будто я младенец, кричащий «уа-уа», и они слышат звуки, но не понимают, чего я хочу. Но ничего, разберутся.
— Где дырку схлопотал? — спрашивает меня Круглов, разминая в руке сигарету. У него волнистые волосы, несколько длиннее, чем обычно бывает у офицера и не очень густые усы в стиле диско, подковой, как у молодого Курта Хауэнштайна из Supermax. — Я Павел, кстати, а ты?
— Я Егор, а это бандитская пуля, получена не на войне… Не на той войне, откуда вы пришли, не на вашей, но она вполне может стать нашей общей. Короче, решайте. Оклад вам Виталий Тимурович выбьет… какой кстати?
— Сто тридцать, — говорит Скачков.
— Это немного, но я буду доплачивать по двести. Чистыми, без бумаг. Для начала, а там посмотрим. Но, хочу уточнить, самое привлекательное в моём предложении не деньги, а то, что вы своими руками будете строить будущее этой страны, причём, по-настоящему, а не так, как говорят в зомби-ящике.
— Где-где? — хмурится Зырянов.
— В телевизоре.
— Ясно. В общем, я согласен. То есть, я и на меньшее был согласен, я Тимурычу докладывал уже, но с такой надбавкой тем более. Когда можно приступать, с сентября? Или дольше ждать? В принципе, для меня не проблема, понимать просто хотелось бы.
— Приступать можно немедленно. Права есть?
— Есть, но мне сейчас только с ручным управлением.
Я, конечно, глупость спросил, но он настолько хорошо владеет телом, что мысль о его неполноценности даже не возникает.
Я киваю.
— А у тебя? — спрашиваю у Круглова.
— Да, есть, — кивает он. — У меня вообще все категории.
— Мне прямо сейчас нужны два человека в хорошей физической форме, вот прямо, как вы.
— Зачем? — удивляется Скачков.
— Чтобы меня сопровождать.
— Это как? Телохранители что ли?
— Да, — подтверждаю я. — Телохранители, точно. За это надбавка ещё две сотни. Подходит предложение? Но работа не нормированная.
— А зачем тебе, Егор? — не может понять тренер.
— Я, Виталий Тимурович насолил одному очень плохому человеку, и он хочет мне отомстить.
— Прям грохнуть хочет? — спрашивает Круглов.
— Не исключено.
— То есть ты кого-то… Кому-то, то есть крепко насолил видать, да?
— Можно и так сказать, — соглашаюсь я.
У Круглова глаза загораются.
— Паша, ты охотник? — спрашиваю я.
— Ну, так… с отцом ходил раньше, но давно уже.
Охотник, по глазам вижу.
— Короче, если вам это дело подходит, будем приступать уже завтра.
— Мне подходит, — кивает Зырянов. — Если… если я сам подхожу. И я Игорь, кстати.
— Да, подходишь, если Павел согласен сидеть за баранкой.
— А за какой баранкой-то? — спрашивает Круглов.
— Пока временно позаимствуем у Виталия Тимуровича машину, двадцать первую, а потом решим по-другому как-то. Вы не против, Виталий Тимурович?
Тот усмехается:
— Шутишь, что ли? Машина ведь твоя.
— Общая она, общая, — киваю я. — И находится под вашим административным управлением.
— Я тоже за, — кивает Круглов. — Всегда за то, чтобы духам прикурить дать. Я выйду покурю, ладно?
— Надо тогда доверенность будет оформить, — киваю я.
Мы идём вместе. Одеваемся и выходим из Дворца пионеров, два человека, совсем не похожих на этих самых пионеров. Я смотрю на часы. Половина двенадцатого. Ну что же, пора двигать к Печкину.
— У себя? — спрашиваю я у Ларисы Дружкиной.
— Ага, — кивает она, — пришёл только что, злой, как собака, велел никого не пускать.