— Спроси.
Парни уже собираются уходить, поэтому мы выходим вместе. Они идут к своей «шестёрке», а я к двадцать первой «Волге», где скучает Скачков.
Я делаю несколько шагов, как от дверей раздаётся:
— Э, слышь, фраерок. Куда разогнался!
Отелло, как есть Отелло. Я разворачиваюсь, и этот ревнивец, ищущий приключений, кидается на меня.
— Чё тебе надо, дурень? — спрашиваю я его.
Он рычит и выбрасывает в мою сторону приличного размера кулак. С небольшую дыню. Колхозницу. С ребёнком решил расправиться? Ну, ты храбрец, твою за ногу. Лови тогда. Я ставлю элементарный блок, отбиваю его руку и бью нижней частью кулака, основанием, по его роже, по удивлённой и обескураженной роже. Правой рукой по правой скуле. Как молотом. Бум! Плечу больно, вообще-то.
Его ведёт, коробит и корёжит, но парень он крепкий, так что остаётся стоять на ногах. Ресницы только хлопают, как крылья бабочки, и губы бесформенно расползаются, будто он сейчас расплачется.
Чтобы поставить точку, мне приходится вбить колено в его звенящую бубенцами бездну и легонько, буквально мизинчиком, толкнуть. Он падает, тихо воя.
Михась с Карпом, двинувшие было мне на подмогу, останавливаются и, переглянувшись, возвращаются к своей машине. Я тоже иду к своей. Возлюбленная поверженного титана истошно вопит, стоя на крыльце:
— Убили!
Скачков заводит мотор и не говорит ни слова о проведённом мной поединке.
— Виталий Тимурович, — нарушаю я молчание минут через пять. — Дела закручиваются, и если сейчас ещё можно выскочить из поезда, то совсем скоро это станет практически невозможно. Я вас в этот поезд затащил, а поговорить по душам не поговорил. Не спросил даже, вы ехать-то желаете? Это, признаюсь, исключительно из эгоизма, вернее нет, это из страха, что вы откажетесь. А так вроде всё само собой получается, и куда вы теперь уже денетесь. С подводной лодки. Но нет. Если хотите, выходите из игры. Мне без вас будет в разы труднее, но я держать вас не буду. Понимаю, дело слишком рискованное, да и цель какая? Я вот хочу будущее изменить, не смейтесь только. А вам это всё зачем? Явно не ради денег, насколько я смог вас узнать.
Он бросает на меня короткий взгляд и снова смотрит на дорогу. Отвечать не торопится, ну, и я не наседаю.
— Не ради денег, — наконец, говорит он. — Ты прав. И не только потому, что ты меня от пенсионной тоски спас. И так бы приспособился, тренировал бы помаленьку. Хотя, если честно, испугался я, когда выбросили меня и всё, вроде как жизнь закончилась…
Он делает паузу, но потом продолжает:
— Не знаю, как и сказать… Мог бы ответить, что ненавижу всю эту братию блатную лютой ненавистью, за то что брата моего забрали. Сделали таким же отбросом и убили потом. Но не поэтому… Вернее, не только поэтому. За брата я всегда хотел поквитаться и даже ментом стать собирался, но иначе жизнь сложилась. А ты вроде как не мент, да против урок, хоть и водишься с некоторыми. Народный мститель.
Он усмехается такой наивной мысли, а потом продолжает:
— Нет, конечно, ты бабки гребёшь. Но я чувствую, что не ради бабок всё, не такой ты, как они. Не знаю, короче, что тебе сказать. И Платоныч не такой. Вроде вы вне закона, но за справедливость. Может, и не так, но мне проще так думать. Поэтому и остаюсь. Всё равно больше делать нечего, а тут пацанов буду воспитывать. Но учти, тебе буду отдавать только тех, что в мирной жизни себя применить не смогут. Я таких сразу вижу. Понял? На чистых и доверчивых даже не рассчитывай, пусть коммунизм строят.
— Так ещё даже лучше, — соглашаюсь я.
После этого он замолкает и до самого моего дома мы больше не говорим ни слова.
— О, Егор, давай за стол скорее, — встречает меня мама, — пока не остыло. Мы сегодня с отцом подзадержались, и ты вот тоже.
— Мам, пап, я хочу завтра сделать обед для друзей и близких.
— Чего? — поднимает мама брови.
— Есть повод, — улыбаюсь я. — Вернее, несколько сразу будет.
— Это какие такие поводы? — щурится отец.
— Нет, заранее не скажу, но поверьте, поводы вполне важные и серьёзные.
— И кого ты хочешь позвать?
— Да кого, всех тех же. Круг у нас не слишком широкий. Рыбкины.
— Точно надо? — хмурится отец.
— Без них никак, — улыбаюсь я.
Папа Гену недолюбливает, хотя вражды никакой нет, но осадочек, как говорится имеется…
— А ещё кого, Юрия Платоновича? — спрашивает мама.
— Да, его с Трыней. Ну, может, он захочет и барышню свою позвать…
— Ой, и барышня уже, поглядите-ка, — смеётся мама. — Вон у тебя самого ещё нет никого, а у него уже подружка.