— Не помешаю? — спрашиваю я, но на меня не обращают внимания.
— В начале октября он увольняется, — говорит Брежнев приобнимая Платоныча за плечи и наклоняя к нему голову. — Идёт на пенсию. Там претендентов уйма, сам понимаешь. Но я хочу тебя представить. Очень хорошо, что ты как раз прилетел. Можем тебя сразу и в академию пристроить, чтобы корочки были. Будешь раз в полгода на занятия ходить, я договорюсь, я же там отучился по полной, всех знаю. Так что давай, завтра подъезжай ко мне часикам к девяти. Подождёшь, если что, а как появится возможность, отведу тебя к министру. Идёт?
Ещё как идёт!
Вечер заканчивается на позитиве, мы благодарим хозяйку за прекрасное угощение и расходимся.
Рано утром мы со Снежинским выезжаем из гостиницы и мчимся на утренний рейс. А Платоныч остаётся и готовится к смотринам. Места в самолёте у нас выписаны вместе, поэтому четыре часа я слушаю нытьё Эдика, а потом ещё делю с ним задний диван своей машины. Добрый я, а он настоящий банный лист, и не отделаешься от него.
Прямо из аэропорта я еду в горком. Уже глубоко после обеда, рабочий день скоро закончится. Мы выбрасываем Снежинского не довозя до дома, а сами мчимся дальше. Секретарши в кабинете Новицкой не оказывается, поэтому я прохожу напрямую.
— Чего тебе? — неприветливо спрашивает Ирина.
— У барыни плохое настроенье? — всплёскиваю я руками.
— Паяц. Чего пришёл? Все крысы бегут с тонущего корабля, а ты вдруг решил вернуться? Поздно, раньше нужно было думать.
— Когда это раньше?
— Три дня назад, когда я тебя полночи ждала.
Упс… Точно! Это, когда мы порнографа арестовывали.
— Что-то вдруг понадобилось? — сердится она. — Хочешь решить, пока я ещё при месте?
— Ир, обижаешь. Но я прощаю. Исключительно из любви.
Я сажусь за стол напротив неё и протягиваю к себе телефон. Снимаю трубку, набираю ноль-семь и заказываю разговор с Москвой.
— Совсем обнаглел, Брагин? Ты сюда позвонить ходишь?
— Да подожди ты злиться, — улыбаюсь я. — Если бы ты только знала, чем я занимался в ту ночь. И в последующие тоже. Я же вот только из Москвы, прямо из аэропорта.
— Не интересует. Считай, меня в твоей жизни больше нет. Предатель.
— Неблагодарная! — говорю я с Шекспировскими нотами и закатываю глаза.
Раздаётся звонок.
— Пошёл вон, не смей разговаривать! — рычит она и кладёт руку на телефонный аппарат.
Мне приходится применять силу чтобы вырвать трубку.
— Тихо, это КГБ. Алло. Да, заказывали… Спасибо… Убери руку… Леонид Юрьевич, здравствуйте, это Брагин.
— Куда руку убрать? Или откуда?
— Нет, про руку это я не вам, простите. Новицкая здесь, да. Хотел узнать, нет ли известий по моему вопросу?
— Есть — усмехается он. — Нормально всё, не соврал твой Снежинский. Восстановили её. Она снова главный кандидат.
— Ой подождите, пожалуйста, я хочу, чтобы Ирина Викторовна тоже слышала.
Я подбегаю к ней, наклоняюсь и помещаю трубку между нашими головами.
— Говорите.
— Я разговаривал с Марком Борисовичем Гурко, помнишь такого?
— Конечно, из ЦК партии.
— Да. Он подтвердил, Снежинскому дали по жопе и спустили по нему директиву в обком. А Новицкую восстановили. Не хотели из-за этого скандала, но Гурко попросил и ему пошли на встречу. То есть всё, как ты хотел. Но, если бы ты Снежинского не заставил там на пупе ползать, ничего бы не вышло.
Я кладу трубку и смотрю на Новицкую с нескрываемым торжеством.
— Всё равно, — говорит она щурясь, — это не давало тебе права не прийти ко мне, когда я тебя ждала. И даже не позвонить!
— Да, ты права, — улыбаюсь я, и она улыбается, глядя на меня и слегка покачивает головой, мол, ну, Брагин, ну ты и гусь. — Ты права, поэтому сегодня я обязательно приду. Жди.
— Не вздумай обмануть!
Я выхожу и сажусь в машину. По радио поёт Лещенко:
Такая песня дурной знак…
— Рыбкин просил срочно позвонить, — говорит Паша. — У него там случилось что-то.
Ну вот, я как чувствовал… Набираю его номер.
— Дядя Гена, здорово, это Егор.
— Привет, — тревожно отвечает он. — Мне из общаги звонили, из Наташкиной. Сказали, там у них ЧП какое-то, драка или что, я толком не понял. Короче, Натаху из общаги выселяют.