– На здоровье.
– Не боитесь?
– Не я же душил.
– Точно?
– Точно. Мы отмечали в ресторане двадцатилетие окончания керосинки. Двадцать человек. Я всем заказал у Картье памятные булавки.
Леонид Иваныч ткнул себе в галстук: вензелек «20», золотая двойка, овальный брильянт-нолик и сапфировая палочка.
– Круто, – оценил Костя. – А днем? Залезали к вам менты под ногти?
– Залезали. Ну, был я у Розы, был. Донес ей пачку Порфирьева. Посидел.
– Еще сидел кто-нибудь?
– Ну да. Эта, как ее, наследница, Циркачева?
– Барабанова.
– Да. Потехины были тоже. Они пришли сочувствовать. Аркадий был. Аркадий присосался к ликеру. Потехины молчали, Аркаша нес ахинею, но бабка слушала. А сама она ерзала, как ужаленная. Как будто боялась. И еще была эта твоя верхняя, пожилая невеста.
– Фомичева.
– Да. Она уже уходила. Я побыл минут пять – и тоже вышел. Порфирьевскую пачку вручил старухе. Она взяла томик и вцепилась. Еще был старик Кусин. В лицо я его забыл. Старик не запомнился. Ничего не говорил. Он остался после нас. Так что и про эту твою, и про меня подтвердит.
Рабочие поволокли к рукаву последние куски стены.
– Вы один тут будете жить?
– Пока да. – Иванов таинственно улыбнулся. – Помните анекдот? «Адын, савсэм адын».
Иванов пошел к куче, накрытой распятым коробочным картоном.
– А не хотите ли, Константин, забрать Порфирьевские книги? Раиса, сестра ее, забрала всё, а коробки с Порфирьевым не взяла. Я звонил: она сказала – черт с ними. Возьмите, Кость, хоть парочку. А то нехорошо.
– Нехорошо. Надо отдать Потехину. Вовка и на стихи Ленина найдет покупателя.
– Стихи Ленина любой бы купил.
– Кроме Фантомаса.
Костя потащил коробку к дверям.
– Леонид Иваныч! – сказал он на пороге.
– Да?
– Я звонил в вашу фирму. Хотел купить модем. Меня ваш человек отшил. Сказал – обедать иду. Тоже нехорошо.
– Нехорошо… Не обижайтесь. Ему с вами неинтересно. Чем возиться с вами, лучше продать в банк партию компьютеров. А вместо вас, и правда, лучше пообедать. Но всё равно нехорошо. Я ему скажу. Обещаю.
Костя отволок пачку в сорок томов восвояси, плюхнул в прихожей, в угол у вешалки.
Нет, не Иванов. Характер, конечно, у него есть. Жену выгнал, терпит один. Но человек чести. Не станет мараться за квартиру. Фирма дороже. И корректен. Сказал – возьмите, Костя, и всё. Подлецы разговорчивей.
Костя вдохновился и позвонил Кате.
– Ты еще не зарезан? Странно. Бросила трубку.
Напроситься к Потехиным? После кошмара со старухами все, так сказать, очевидцы сроднились на почве взаимных подозрений. Зайти можно и без звонка. Не удивятся.
Костя всё-таки сперва позвонил.
– Джамиля Джохаровна?
– Вай, Костя? – по-восточному криком отозвалась Потехина. – Заходи, гостем будешь.
11
ОМАРЫ И ТАПОЧКИ
Костя пошел в соседний подъезд. Во дворе гулял дебил Виля.
– Виля, здравствуй, – сказал Костя. Считая себя уже детективом, Касаткин поздоровался корыстно: разговорить. Мало ли! Устами младенца глаголет истина.
– Котя, Котя, Котя, Котя, Котя, Котя… – залепетал Виля и выпустил слюни. На этом он отвернулся и засеменил прочь.
Костя вошел в подъезд, поднялся, постучал в стальную дверь старинным дверным молоточком на цепочке.
Открыл Вовка Потехин в смокинге.
– Как раз к обеду.
За столом сидели еще два типа под «качков». Они буркнули что-то, кивнули – и отвернулись к экрану. Телевизор престижный, в полстены. Фильм «Подводная Одиссея».
На столе стояло блюдо, на нем кораблики – половинки папайи с колбасными парусами на щепочках и креветками, как с фото из журнала «Домовой». Бутылки смирновки и спрайта.
Потехина никто не звал по отчеству. Вова или Вовка.
Тонкий, небольшой и кучерявенький: вечно молодой. С годами Вовка не заматерел – только подсох и стал жестче. Мать у Вовки была безответной школьной техничкой Нюсей, отец неизвестен, но на самом деле – еврей, беспутный сынок директора ювелирной фабрики. Потехин унаследовал от него коммерческую жилку и черные кудрявые волосы, а от матери недалекость.
Вовка кончил техникум, отсидел случайно, за плутни, за какие, в общем, не сажают, иначе посадили бы всех.
Но на несправедливость судей Вова не обиделся. Бандитом он не стал. Снова сказались гены. Материна простоватость не дала стать диссидентом. А отцова расчетливость и, несмотря ни на что, древняя порядочность не пустили во все тяжкие.
Выглядел Потехин европейски: кудряв, поджар, одет.
Женился Владимир Борисович так же природно-компромиссно. Дуру взять не хотел, интеллигентка бы не пошла. Жена была кавказкой.
Джамиля тоже не ума палата, но не по-русски, не занудно. Она базарно безвкусна, в оранжево-малиново-золотистом платье.
Впрочем, Джамиля красилась блондораном и не выделялась. Последнее время, когда Потехин стал ездить в Германию, она тоже оевропеилась, надела кашемир.
Потехин Владимир Борисович и торговал частично в России, частично в Германии. И работал он также двояко: с русской удалью и еврейской масштабностью.
Когда стало у нас свободно, Потехин начал с икон. Советские ценности были в новинку, дела сразу пошли.
Насытив рынок, Потехин перешел на машины. Но машинный бизнес был груб и грязен, а Вова тонок и чист.
Чистюля взялся за напитки. Продавал он немецкое вино и пиво: там покупал за бесценок просроченное, исправлял срок годности и здесь продавал, тоже очень недорого, но наваривал хорошо. Потом он возил в Германию ереванский коньяк в варварских армянских граненых бутылях. Последние два года Вова стал совсем приличным. Он примкнул к хорошей фирме и завел связи с респектабельными и, говорили, кремлевскими людьми.
Костю усадили за стол.
– Джама! – крикнул Потехин в дверь. – Скоро?
– Морем пахнет, – сказал Костя. – Хека жарите?
– Хека, хека, – сказал Потехин. – Садись.
Джама внесла омара, обложенного звездочками карамболы.
У Потехина все было престижное. Его «Сааб» стоил пятьдесят четыре тысячи зеленых, телевизор самый дорогой, на запястье «Ролекс» с брильянтами, еда – фрукты моря и фрукты экзотические. И это понятно. Последнее время Потехин добивался признания в большом бизнесе. А в нем встречали по одежке.
– Я наследник, – сказал Костя. – Сорок томов Порфирьева – мои.
И он рассказал, как получил их.
– Да ну, – сказал Потехин. – Тоже мне, товар. Эх, старуха-дура.
– Володе в тот вечер тоже не повезло, – сказала Джамиля. Она откусила кусочек сухого хлебца, аккуратно не задев крашеных губ. – Он проиграл тогда в казино двадцать кусков.
– Каких кусков? – не сразу включился Костя.
– Зеленых, разумеется.
Потехин, как всегда, смотрел ровно, в пространство.
– Двадцать тысяч! – не удержался Костя. – Лучше бедным деткам дать. Качки хмыкнули.
– Я и деткам дал, – равнодушно сказал Потехин.
– А ушли мы от Розы еще до Тамары, – вставила Джамиля. Она была по-женски догадлива и по-кавказски чутка: поспешила оправдаться.
«Убьет Потехин или нет?» – думал Костя. И вглядывался ему в лицо.
Вовка, опустив глаза, вынимал мясо из омаровых косточек. Он вечно тихий и ровный. В руках – серебряные вилка и нож. Такие честолюбивые пальцы в шею старухи не вцепятся. Нет, не убийца Потехин. Темперамент не тот. И потом у Вовки цель – престиж. Ему не до старухи. Ему до благотворительности.
– Порфирьева можно подарить библиотекам, – предложил Костя. – Они возьмут всё.
– Посмотрим, – сказал Потехин. Костя поднялся, попрощался.
– А-хм-гм, – сказали качки.
– Заведи себе «смит-вессон», Кот, – сказал вдогонку Потехин. – Я устрою.