Однако массовое убийство христианского духовенства вызвало явную озабоченность и тревогу в Ватикане. Католические ксендзы западных советских земель мерли в колымских лагерях даже быстрее православных попов.
Святая Католическая церковь воспринимала вести о российских ужасах с озабоченностью, но спокойно. За свою тысячелетнюю историю у нее самой бывали времена, о которых эта церковь предпочитала не вспоминать. Только в XII-ом веке в малолюдной в те времена Европе на кострах инквизиции было ею сожжено до 500 человек, не считая крючьев и всяких жомов, с которыми число несчастных доходило до 50-ти тысяч. Церковь с печалью узнавала в колымских ужасах свое далекое детство. Однако на дворе стоял не XII век, а XX-ый, и предпринять что-то было совершенно необходимо. Но спасать жизнь несчастных священников было уже поздно, нужно было спасти только Веру и Церковь.
Мудрые кардиналы, которые занялись этим вопросом, справедливо понимали, что красные комиссары ни в грош не ставят ни их самих, ни Ватикан, ни любовь даже к отеческим гробам. Идеологические и моральные ценности строителей коммунизма были диаметрально противоположны этому. Но диалог с ними было необходим и срочен. Поэтому годилась любая наживка.
Тогда-то и вспомнили о тайниках Фьораванти в московском Кремле. Тысячелетие эта Церковь регистрировала любые, даже мнимые, сообщения об утерянных святынях и церковных ценностях в особых анналах, и эти документы занимали уже подвалы. Красные комиссары в те годы занимались индустриализацией, – за копейки продавая для этого сокровища Эрмитажа и даже хлеб, обрекая на голод и смерть миллионы сограждан. Деньги, золото,– вот, что могло спасти в тот момент от коммунистов Веру.
Письмо иеромонаха Чудова монастыря Серафима было найдено, и к полудню следующего дня нужный рескрипт составлен. К началу вечерней мессы синклит кардиналов его подписал, и по окончании мессы Папа, уже покидая собор, одним кивком головы, с доброй улыбкой на устах, – благословил его.
В ту же ночь десяток писцов-монахов строчили уже сотни рескриптов с факсимильной подписью главы Церкви, – всем настоятелям монастырей, всем мэрам итальянских городов.
«Святой престол призывает всех верующих в Иисуса Христа и пресвятую Троицу разыскать во вверенных вам архивах любые ссылки на имя Аристотеля Фьораванти или сына его Андреа. Да поможет вам Божие Провидение и Дух Святой. Во имя Иисуса Христа и Святой Богородицы. Аминь».
Первые отклики начали поступать уже через неделю. Но, к сожалению, многими тысячами. Выделить нужное среди множества упоминаний разных Фьораванти, накопившихся за века, даже монахам Ватикана оказалось нелегко. Через месяц круг сузился и начал стягиваться вокруг архивов монастырей Милана, Болоньи и Флоренции. Наконец, во славу Господа нашего, то, что искала Католическая церковь, было найдено, – во Флоренции. Весь архив семьи Фьораванти, на возах, в спешке, вместе с сотнями прочих был вывезен к стенам этого города с севера, во время начала военных действий в Альпах протии австрийцев в Первую мировую войну.
Когда в Ватикан поступили из Флоренции выписки из архива Фьораванти, касавшиеся найденных следов библиотеки царя Ивана Грозного, святые отцы подготовили обращение к революционному руководству Красной России. Однако, хорошо и удачно начатое дело поисков утерянных сокровищ московского Кремля, было загублено незначительным, казалось бы, но роковым обстоятельством. В Ватикане в тот год не оказалось никого, знавшего достаточно хорошо русский язык, чтобы перевести на него письмо на латыни. Письмо за факсимильной подписью Папы римского на имя вождя всех народов Иосифа Сталина поручили перевести польскому монаху. Этот монах не только плохо знал и чувствовал русский язык, но, а это самое главное, как и многие поляки в те годы, – он ненавидел русских. Это и стало трагической ошибкой для судьбы всего дела, и для личной судьбы иеромонаха Серафима.
Однако письмо из Ватикана на великолепной грациозной латыни, с его копией на отвратительном и вульгарно-разговорном русском языке, не только не затерялись в секретариате генсека партии большевиков, а сразу легло на стол вождя в его кремлевском кабинете.
Сталин не читал по латыни, хотя и учился в отрочестве в духовной семинарии. Он сразу взял в руки русский перевод польского ксендза.
Иосиф Сталин узнал поляка по первым же русским буквам, и его брови нахмурились. Не прошло и десятка лет, как его самого и его командарма Тухачевского, а с ними и их коммунистическую заразу, польские патриоты вышвырнули со своей земли к общеевропейскому позору. Но Сталин, как это известно, личных обид никогда не прощал.