Как только секретарша принесла Черкизову кофе, – а тот редко теперь завтракал в своей новой холостяцкой квартире, – удержаться она долго не смогла и почти сразу выпалила ему служебную новость. Черкизов как раз отхлебывал кофе из чашки, когда она сказала ему это. Он поперхнулся и закашлялся: он слышал эту итальянскую фамилию последний раз двадцать лет назад, от своего знакомого-паркетчика. Наконец, откашлявшись и приняв нормальный вид, он в своей обычной шутливой манере попросил секретаршу срочно распечатать ему статью целиком.
О тайнике с двумя иконами Андрея Рублева в толстых стенах Успенского собора Черкизов не то, чтобы забыл, но вспоминал как-то мельком все последние двадцать лет, и только когда заходила речь об этом соборе по работе. Тогда, – но не в жаркой бане, а провожая флорентинца в аэропорту, – он спустил этот вопрос «на тормозах», вежливо дав понять, что такой откровенный криминал не для него, и чтобы тот больше об этом не заговаривал.
Единственное, о чем Черкизов изредка все-таки думал, – откуда тот итальянец, или его люди, узнали не только о тайнике, но и что в нем находится. Даже точно, по штукам. Этого Черкизов в последние дни их расставания не сумел выудить у флорентинца, как он ни хитрил. По-видимому, исторический источник этих сведений стоил тех двух икон Рублева, как ключ стоит своего замка.
Статья легла на стол Черкизова уже через десять минут, но читать он ее начал только вечером, приехав домой. После одинокого ужина Черкизов сел в кресло и в первый раз развернул распечатку. В квартире было тихо и пусто. С женой он разошелся еще пять лет назад, дочка осталась с матерью, а сын давно жил отдельно. Постоянной любовницы у него не было, – они как-то у него не приживались, – а кошкой или собакой тут не было, кем заниматься.
Черкизов с трудом погружался в смысл статьи, написанным сухим, но точным языком историка. Затем он принялся за показавшийся ему еще более сложным перевод письма кардиналов. Прочитав это, Черкизов почувствовал некоторые разочарование: причем тут Иван Грозный? Все оставалось таким же путанным и неясным, как и прочие домыслы, накопившиеся за столетия.
Но архив семьи Фьораванти найден, и это был факт. И найден в том городе, где жил его старый итальянский приятель – хозяин паркетной фирмы, крупный краснодеревщик. От него Черкизов получил когда-то в виде «отката» первые серьезные деньги. Он же потом, перед своим отъездом, и попросился в Успенский собор, и что-то там обмерял и стучал по стенам. Он же и сделал Черкизову предложение, от которого, правда, тот легко отказался: ломом выковырять из стен Успенского собора две иконы работы Андрея Рублева. Почему две? И сразу Андрея Рублева? Он что, узнал это из бумаг архива? Неужели там все так прямо и написано? Чудеса… На каком же языке? Небось, если самому туда поехать – ничего и не разберешь? И Черкизов начал припоминать все подробности их последнего серьезного разговоре в бане перед прощальным ужином в ресторане гостиницы «Россия».
Тогда он легко отказался от этого. У него самого уже имелись серьезные деньги, – два миллиона, – он даже не знал, что и делать с такими деньжищами. Тогда он и не был «кремлевской шишкой», чтобы безопасно шарить по древним стенам, или суметь это организовать для кого-то.
Сколько же это может сейчас стоить? Десять миллионов, сто? К этому вечеру у самого Черкизова денег уже почти не осталось. Во время семейных скандалов, предшествовавших их разводу, жена называла его «вором», «взяточником», «коррупционером», грозила заявить о деньгах в суде, и даже передать их кому следовало со своих счетов. В результате, однако, жена потребовала себе при разводе половину всех денег, а поскольку все они – или их остатки, – лежали на ее имя в итальянском банке, Черкизов не смог ей ничего возразить.
Затем ему пришлось купить новую, приличную для его статуса квартиру, да еще помочь с жильем женившемуся сыну, в результате, денег у него почти не осталось. Во всяком случае, «серьезных» денег, к которым он как-то привык. Это первое. А второе, – он теперь стал именно «кремлевской шишкой», и организовать поиски в соборе было ему сейчас делом несложным.
Черкизов отбросил статью на журнальный столик и включил телевизор. Но какую бы программу он ни включил, в глазах только бессмысленно рябило, а мысли отскакивали назад. Если сам он еще ничего не решил, то что-то другое в нем уже крепко взяло его в свои руки и не отпускало.
«Этот историк, как его, Сизов, – думал Черкизов, – небось, очень захочет поехать в итальянский архив, раз он этим занимается? Наверняка. Да еще за деньги. И паркетчик, пожалуй, не будет тогда мне нужен. Или нужен? Человек он все-таки свой и уже кое-что знает… Да, пожалуй, и присмотрит за этим историком, если чего: городишка, наверное, небольшой, все друг-друга знают… Да и зачем мне столько денег? Тем более, в тайнике их как раз две штуки… Одну мне, другую ему. Может, тогда историк этот мне не нужен, – раз у паркетчика все схвачено? Нет, тоже нужен. Уточнит хоть все, чтобы не стучать, как тогда, опять по всем стенам. Или накопает что-нибудь про ту подземную библиотеку. Тогда нам еще слава и почет…»