День выбрали не случайно. Ровно год назад покойный великий князь Василий Темный назначил главой всей русской церкви митрополита Феодосия. Именно сам назначил. А ведь до этого приходилось каждый раз просить разрешения на подобное избрание у византийского патриарха, да еще в придачу слать в Константинополь богатые подношения. В честь такого важного и знаменательного для всей Руси события при главных воротах Московского Кремля и заложил Ермолин новую церковь.
Старую Фроловскую башню предстояло полностью перестроить. Заново надо было рассчитать и соорудить надежные каменные платформы для тяжелых крепостных пушек на всех трех ее этажах. По замыслу великого князя пушки Фроловской башни должны были надежно прикрывать все подходы к Кремлю со стороны Торговой (Красной) площади.
Начиная стройку, Василий Дмитриевич видел в своих мечтах Фроловские ворота еще более торжественными и нарядными, чем знаменитые на всю Россию главные ворота Владимира — Золотые. Для этого замыслил Ермолин украсить со временем въезд в Кремль огромными скульптурами из белого камня: изображением Георгия на коне со стороны Красной площади и фигурой отважного воина Дмитрия со стороны Кремля в честь победы князя Дмитрия Донского над татарами.
Правда, о своих планах Василий Дмитриевич особенно не распространялся. Великий князь слушать ни о чем не хотел, пока не начнется перестройка стен. Зато нередко требовал князь подробного и точного отчета о расходах на стройку. Будто не доверял Ермолину, будто боялся, что утаит тот лишний рубль.
Бежали дни. Пока перекладывали фундамент башни и возводили стены толще прежних, наступил июнь. В середине месяца началась перестройка кремлевской стены от Боровицких ворот вниз к Москве-реке, к угловой Свибловой башне. Так повелел великий князь.
В обоих концах Кремля, на кладке стены и на перестройке башни, работа шла с величайшей поспешностью. Трудовой день начинался с восходом солнца, а заканчивался, когда уже смеркалось. Людей Василий Дмитриевич не жалел, но и сам целый день проводил на ногах, присматривая за всем, исправляя на ходу замеченные просчеты.
К 27 июня церковь при Фроловской башне была готова. Сам митрополит освятил ее. На торжественном молебне присутствовал великий князь.
Вечером в доме Ермолина пировали самые близкие друзья.
Стол ломился от всякой снеди. Из больших мис с янтарной ухой валил пар, а на блюдах вокруг лежали осетры двухпудовые, стерлядь волжская, утки и гуси жареные, бока бараньи с кашей, икра паюсная, огурцы соленые, яблоки моченые, оладьи с медом, кисели, морошка и клюква, в меду варенные. А в больших жбанах пенились пиво и хмельные меды.
В слюдяных окошках блестками горело закатное солнце и рассыпалось искрами на серебряных блюдах, на золоченых ковшах и чарах.
— Кушайте, други, — потчевал Василий Дмитриевич собравшихся, — не обессудьте, по простоте мы живем, без хитростей. Чем богаты, тем и рады…
С шутками, с прибаутками гости опрокидывали в себя чарки с густым, как кровь, заморским вином.
— Ай да хозяйка у тебя, Василий, уха сладка, варево гладко, а сама-то будто ягода…
В тот вечер Василий Дмитриевич пил меньше обычного и потому не хмелел, оставаясь все таким же, каким был рано утром на освящении церкви, — серьезным и чуть озабоченным, но с удивительным ощущением радостной легкости внутри. А когда порядком огрузневшие гости, пошатываясь, разошлись по домам, Василий Дмитриевич вышел в сад.
Ночная темень была полна шорохов и скрипов. Он не заметил, как забрел в самый дальний угол, к старой, похилившейся скамейке, заросшей со всех сторон густой крапивой. Присев на скамью и наконец-то расслабившись от напряжения большого и нелегкого дня, он впервые серьезно задумался о смысле и цели своей новой жизни, о том, что остается после смерти человека на земле и как вспоминают люди о давно ушедших пращурах. А к утру, когда потянуло с реки знобкой прохладой и небо совсем просветлело, Василий Дмитриевич накрепко утвердился в своем решении: «Правнуки наши редко будут вспоминать, кто и как торговал с Литвой или Крымом, кто и когда открыл новую гончарную мастерскую или срубил мельницу на быстрой реке. О наших временах станут в первую очередь судить по тому, как сберегли мы свою землю, как украсили ее, какое наследие детям и внукам передали».
Это утро принесло Василию Дмитриевичу окончательную убежденность в правильности своего нового решения: преступить отцовский наказ, навсегда покончить с торговлей и заняться украшением родной земли на радость людям, строением величественных храмов, крепостных стен, жилых хором.
Укрепившись в своих мыслях, Ермолин отправился, не заходя в дом, прямо на стройку, на ходу представляя, как со временем возведет из тесаного камня башни и стены такой красоты, что, глядя на них, почувствуют люди все величие духа, нерушимость и силу Московского государства. И чтобы скорее приблизить этот долгожданный час, был в тот день Василий Дмитриевич особенно лют и нетерпелив к работникам.
К концу лета стена от Боровицких ворот до угловой Свибловой башни была готова. Она сверкала на солнце своей чистой белизной. А от деревянной кровли над верхней боевой площадкой по-домашнему уютно пахло свежерубленым тесом.
Новая стена была выше старой, и это вызывало немалое удивление и разговоры среди многочисленных охотников полюбопытствовать и осудить всякое новое дело. Кое-кто стал даже поговаривать: напрасно-де поручили строительное дело Ермолину. Испортил он красоту Кремля. Вот, к примеру, князь Дмитрий Донской, тот не случайно ставил южную стену Кремля по самому низу холма, по берегу Москвы-реки. Делал так нарочно, чтобы вид на холм с его дворцами и соборами отовсюду был «зело красным». А ермолинские высокие стены, они, конечно, для дела хороши, но добрый вид на храмы кремлевские закроют.
Великому князю Ивану Васильевичу стена понравилась. Не единожды выходил на нее любоваться, приводил к ней бояр и купцов, приезжавших из Твери и других княжеств. Особенную радость доставляло князю неподдельное изумление гостей высотой и крепостью нового строения. Но когда преисполненный радостной гордости Василий Ермолин обратился к великому князю с просьбой продолжить работы, государь Иван Васильевич ответил:
— Деньги нынче на другие дела нужнее… Повременим…
Через несколько дней громкий стук в ворота ермолинской усадьбы переполошил жителей окрестных домов. В сопровождении почетной стражи прибыл к Василию Дмитриевичу посланец от великого князя.
Проследовав в хоромы, посланец медленно, точно взвешивая на ладонях каждое слово, произнес государев наказ. Великий князь жалует за добрую службу верного слугу Василия Ермолина золотым ковшом со своего стола. И посланец протянул бережно увернутый, нарядный и легкий ковш, похожий на плывущую по тихой воде красивую уточку. А еще, продолжал посланец, повелел великий князь передать, что по всем землям русским пошла новая слава о силе и богатстве Москвы и возводить другие стены и башки пока надобности нет. Василию Ермолину дозволено вновь торговлей запяться, только пусть купец не забывает, что еще летом обещал он поставить на Фро-ловских воротах каменных Георгия и Дмитрия…
Закончив на том свою речь, посланец важности поубавил и направился к столу, уже накрытому с величайшей поспешностью домочадцами.
В тот год, когда Василий Дмитриевич Ермолин закончил перестройку Фроловской (Спасской) башни, Европа готовилась переступить в новую эпоху высочайшего взлета человеческого разума и образования национальных государств. Эпоху, которую К. Маркс назвал эпохой титанов, а мы все называем Возрождением.
В тот год Иоганн Гутенберг закончил печатание своей последней книги — грамматики и словаря латинского языка.
Португальские мореплаватели открыли острова Зеленого Мыса и Берег Слоновой Кости на западном побережье Африки.
Исполнилось десять лет будущему великому естествоиспытателю, механику, художнику Леонардо да Винчи.
Десять лет осталось до рождения Коперника, первым доказавшего вращение планет вокруг Солнца.