— У нас для машин уважаемых господ — просто райские кущи, — елейным голосом произнес хозяин автостоянки. — А этот паразит нас компрометировать вздумал. Ишь, разлегся тут…тварь!
И господин Энс, со всей дури, пнул несчастного покойника по ногам.
— Глумление над мертвым телом, статья 375-я Уголовного Кодекса. Штраф — от 50 до 100 фунтов, — скучным голосом произнес Гизли.
— Мерзавцу, значит, надо мной глумиться можно, а мне над ним — нет? И никакой сатисфакции?! Хорошенькое у нас правосудие!
— Нормальное. Не по вкусу вам — в следующий раз не беспокойте полицию. Сами справляйтесь, — отбил подачу Гизли. — А за то, что нарушили целостность места происшествия — вам бы и самому наподдать не мешало. Но добрый я, да и начальство заругает. А вот и оно, кстати.
К ним быстрой походкой направлялся коренастый, плотного телосложения мужчина в классическом «плаще гениального детектива». То есть трудноопределимого цвета, без двух пуговиц и до того мятого, будто его накануне жевало стадо коров. Задумчиво и старательно. Карманы оттягивал неведомый, явно полезный, груз, отчего полы плаща не хлопали на ветру, а уныло обвисли. Из правого кармана выглядывал конец черного вязаного шарфа, засунутый туда явно впопыхах. Зато в его модные туфли можно было смотреться вместо зеркала. И разглядеть все-все-все — до мельчайших подробностей.
Шагал он бодро, смотрел пронзительно и цепко. Майкл Гизли знал, о чем сейчас размышляет идущий к ним человек. И то, что сомневается он всегда и во всем, но уяснив главное — реагирует быстро, без промедления. А порой — молниеносно. И, судя по всему, прожитые полвека ему «нигде не жали». Да, то был комиссар Фома Савлински собственной персоной.
Следом за ним, зевая и передавая друг другу бумажные стаканчики с кофе, шли криминалисты.
Хозяин элитной автостоянки, с претенциозным названием «Райские кущи», мистер Энс тоскливо наблюдал за полицейскими. И чем дальше, тем тоскливее. Один из только что прибывших стал разматывать белую ленту с надписью «Полиция. Вход воспрещен!» Другой фотографировать покойника и место происшествия с разных сторон и ракурсов, что-то бурча себе под нос. Господин комиссар строго-настрого запретил, в присутствии хозяина стоянки, отпускать замечания и шуточки: чтобы никаких «портретов покойника в интерьере/на пленэре» или «какой изумительный оттенок кожи, натуральный ультрамарин!», и прочее, в том же духе. Подобное «восхищение» фотографа-эстета действовало нехорошо даже на его коллег. Что уж говорить о простых смертных.
Наконец, господин Энс не выдержал.
— А без вот этого «украшения» нельзя, господин комиссар? Совсем никак?
— Нельзя, — не глядя, отозвался Фома. — И никак. Если, конечно, вам небезразличен исход дела. Но даже если безразличен, во что я не верю — и ни за что не поверю… все наши действия происходят строго по протоколу.
Г-н комиссар обернулся — и, в упор, взглянул на хозяина автостоянки. Тот стоял с видом человека, у которого вот-вот отнимут последний грош и сухую корку хлеба. Разумеется, тоже последнюю. А его самого — оставят подыхать в канаве, голодного и холодного. Золотую булавку с пятикаратным бриллиантом, которая сейчас украшала его галстук — окажется сначала у него в глазу (левом или правом — неважно), а потом уж и в кармане кого-то очень недовольного. А хладный труп несчастного «украсят» только мухи да черви.
Г-н комиссар смотрел на это низкорослое и расфуфыренное воплощение вселенского горя. Бедняга, не повезло тебе, до разорения один шаг… возможно. Однако надо взглянуть в глаза фактам — неизвестному, которого господин Энс упорно продолжал называть «Угонщиком-Невидимкой», гораздо больше не повезло. Состояние можно потерять, а потом — опять нажить. Если умеючи, конечно. Репутацию — аналогично. С трудом, адовым порой, но все-таки. Этому бедняге ни хлопотать, ни трудиться, ни бояться уже не надо. Путь ему предстоит, в высшей степени, незамысловатый. До боли предсказуемый. Морг, лаборатория судмедэксперта, кладбище. Похороны эконом-класса то есть за казенный счет. Предельно скупой.
«Вот и сказочке конец. А кто слушал и хорошо кушал, тот и молодец», чуть было не произнес вслух господин комиссар. Но сдержался.