— Не поверил бы, — сказал Фома.
Цыганка грустно усмехнулась.
— Видно, так Ему надо было… тайна и милость божья. Ну, задержалась я. Больше ничего не знаю. Отпустишь?
— Давай пропуск, подпишу. Из города пока не уезжай.
— И не собиралась. Мы же только приехали. А пока — прощай.
— Может, и не прощай, — усмехнулся Фома. — Может, и до свидания.
— Может, может! — почти пропела смуглая красавица. И, схватив пропуск, выпорхнула за дверь.
Интерлюдия
Из несуществующей рукописи, никем и никогда не написанной
Патрик окинул взглядом ладную фигуру цыганки: хороша «фараонова дочь», ай, как хороша! Грива-то какая, аж до пояса…эхх! Грудь, задница — налитые, талия — вот-вот переломится, а щиколотки — те двумя пальцами обхватить можно. «Да не моими, меньшими», усмехнулся Патрик.
В охапку б ее сейчас, да в каморке своей закрыться, да суток трое оттуда не выходить. Нет, столько ему начальство не позволит. Да хоть сутки выпросить! Сутки в постели с такой красоткой — как в чаду. Лишь бы простыни под вами не загорелись, аха-ха-ха! Хрен с ними, с простынями — и на полу можно неплохо устроиться, аха-ха-хаа!.. прямо на голом полу, аха-ха-хах! …пока доски не запылают, ах-хаха-хах! Томаса только другу на время пристроить — а самому в огонь. В самый жар. Ему ли огня и жара бояться…
— Поцелуешь? — он подмигнул смуглой красавице.
— Никак нельзя. Ты — другую любишь, я другого… зачем зря баловаться? Грех это.
Она покачала головой, и трехъярусные серебряные серьги зашелестели.
— Давай я тебе лучше погадаю.
— Денег нет, одна мелочь осталась, — сказал Патрик. И, в доказательство, побренчал медяками в кармане. Ох, позорище… — а тебе за гаданье платить надо. Не серебром тебя — золотом осыпать. Откуда золото у бедного полицейского сержанта?
Цыганка замахала руками.
— Не надо денег, красавчик, ничего не надо! Даром тебе все скажу!
— Что так? — не поверил он.
— День такой.
— В первый раз о такой благотворительности слышу… надо же! — недоверчиво сказал Патрик.
— Нельзя сегодня денег брать, Бог накажет. А мы Бога чтим.
— Ладно, уговорила. Гадай!
И небрежно протянул ей правую руку. Две смуглых женских кисти — узкие, сложенные ковшиком — приняли здоровенную мужскую кисть. Цыганка нахмурилась и покачала головой.
— Жить тебе осталось, бриллиантовый мой, три дня, три ночи, да еще три часа. Нет, больше ничего не вижу…
Патрик оглушительно захохотал.
— Зря смеешься, красавчик, — сказала цыганка. — Другому бы соврала, а тебе — нет, не могу. Щедрый ты, добрый, сострадательный, рано тебе уходить. Особенно теперь… — она вздохнула и покачала головой. — Ну, видно, так Ему надо.
— Кому — Ему?
Патрик обнял ее за талию. Но цыганка ужом выскользнула из его могучих объятий.
— Богу. Кому ж еще? А за друга не переживай, — цыганка потрепала пса по загривку. — Не пропадет он. Ну, прощай! Там — встретимся, тогда и поговорим, — подмигнула она, блеснув зубами.
Перекрестила его трижды, опять вздохнула и пошла.
— Как зовут тебя? — крикнул он ей вслед.
— Розария, красавчик!
Ни пройдоха-бармен, ни посетители — словом, никто — не попытался ее остановить. Когда она ушла, на Патрика внезапно напала задумчивость, смеяться, веселиться, даже пить, язвить и буянить — и то вмиг расхотелось. Он вспомнил другое лицо, и другую фигуру, и легкую, будто танцующую походку… семь лет прошло — как с обрыва рухнуло, а никак ее не забыть. Ту, другую. Не вычеркнуть из памяти, не вырвать из сердца… разве что вместе с сердцем. Печаль моя, неизбывная печаль. Мой личный маленький ад. За что Ты меня наказал, Господи? И не забыть, и не забыться мне…
Но я все же попробую.
Чтобы сократить дорогу к остановке, Самуэль Шамис и Майкл Гизли решили пройти через одну из «пьяных» улочек, между старинными домами. В одном из кованых заборов кто-то «очень любезно», по словам Самуэля, расширил отверстие, и теперь через него можно было запросто провести медведя и даже слона. Либо высокого молодого человека немелкой комплекции, вроде них с напарником.
— Наконец-то, обычных, живых людей увижу, поговорю, послушаю, — выдохнул Самуэль, протискиваясь между отогнутыми прутьями решетки. — Все нормальные люди делом заняты, а я какой-то писарь, а не полицейский. Скоро все напрочь забуду, чему выучился… вот смеху будет. И позору.