Старуха взглянула на него снисходительно и произнесла, без обычного присюсюскивания:
— Его еще разобрать надо, господин комиссар. Рецепт ведь не просто сложный, а ОЧЕНЬ сложный. Да еще и написан в старинном духе. Уверены, что справитесь?
Фома выдержал ее взгляд стойко.
— Уверен. У нас отличные специалисты, а старинные тексты разбирать — мне лично не впервой. Попадались мне и весьма, весьма сложные, уверяю вас. Правда, я считаю, что тайна Molifrando magnificat imperii не должна стать известна всем. А рецепт этой пакости, этой вашей фамильной отравы, вместе с цветами — надо попросту сжечь. А потом — уничтожить и пепел, залив его кислотой… чтобы не возродилось адское семя. Никогда!
Старуха, поджав губы, молчала. Ладно. Подумал Фома, к этой теме мы еще вернемся… чуть позже.
— Как давно вы знакомы с Фридой Петерссон, ныне покойной?
— Дайте-ка подумать, господин комиссар, — прищурилась миссис Тирренс. — Лет тридцать, пожалуй.
— Где вы с ней впервые увиделись и при каких обстоятельствах?
— В приюте для подкидышей, самом бедном и… нехорошем. О нем еще писали впоследствии абсолютно все газеты. Дурная слава долго не выветривается, знаете ли. Подванивает.
«Как будто существуют хорошие приюты», мысленно усмехнулся Фома, однако смолчал.
— Им с сестрой было уже по десять лет, они засиделись там. Бедняжек шпыняли за то, что они якобы объедают других детей. Объедают… кожа да кости, платья не по росту, личики застывшие — такими я их увидела в тот дождливый день. Мне все равно работницы были нужны, прислуга за проживание и стол. Я и забрала бедняжек, — вздохнула миссис Тирренс. — И ни минуты потом не жалела… до сегодняшнего дня.
Фома встал и прошелся по допросной. Свет в лампе предупреждающе моргнул. «Ничего, допрос и при свечах можно вести. Или свете карманного фонарика», подумал господин комиссар.
— Как получилось, что Фрида Петерссон не распознала вкус отравы? Ведь она разбиралась в специях и прочих необходимых веществах для кулинара. Вы согласны с этими моими словами?
— Согласна, господин комиссар. Глориоза великолепно разбиралась во всем, что касалось приготовления еды.
— Особенно десертов?
— О, десерты она готовила и создавала просто виртуозно! — расплылась в улыбке миссис Тирренс. — С большим вдохновением!
— Может быть, и ваши знаменитые «кремовые розы» — ее изобретение? Которым вы не преминули воспользоваться, присвоив себе даже авторство — ведь это было так просто: Фрида Петерссон уж точно не пойдет в суд жаловаться.
Господин комиссар смотрел на сидящую перед ним женщину — и, в который раз, поражался: насколько обманчива внешность. Милая, нарядная, очень уютная старушка, с ямочками на пухлых румяных щеках. Добрая бабушка со старинной картины, написанной в стиле «уютного очага». Не хватает таких же радостных и толстощеких внуков, копошащихся у ее ног. Для полноты умиления, угу. Бабушка-отравушка.
— Возможно, господин комиссар, возможно… однако и это недоказуемо.
— Ну, почему же. Насколько мне известно, вы — действительно превосходный химик и блестяще разбираетесь в ботанике.
Он достал из лежащей перед ним картонной папки несколько листов, густо заполненных буквами и цифрами. И начал — очень медленно, не торопясь — выкладывать их на стол, один за другим. Миссис Тирренс наблюдала за ним, сжав и без того тонкие губы.
— Бриннер — это ваша девичья фамилия?
— Да, господин комиссар.
— Отлично, продолжаем. Итак, вот копия аттестата, выданного по окончанию частной женской гимназии высшего уровня мисс Флоре Бриннер, вот копия и рекомендательные письма ваших учителей — следуя таким похвалам, надо бы сразу доктора давать. А вот если верить этой бумаге — то и звание профессора присвоить не грех. Это копия вашего университетского диплома. Ах, какая чудесная, увлекательная тема! А какие знакомые названия там упоминаются — аконит, болиголов, наперстянка… и прочие, одно гаже другого. Токсикологи не дадут мне соврать. И тема сформулирована так хитро, что можно толковать ее двояко. Например, как отравить одного человека или группу людей быстро, эффективно — и остаться безнаказанным.
— Это вы что-то свое увидели, господин комиссар. Профдеформация, — усмехнулась миссис Тирренс. — Так ведь можно к любой монографии, любом научному труду придраться. Извратить его, исказить, перевернуть с ног на голову. Знание — как нож…
— Вы абсолютно правы, миссис Тирренс! — перебил ее Фома. — Знание — как нож, только надо им резать хлеб или отбивную, можно яблоки… а не заносить над головой беззащитного человека.