— В общем, когда это сволочь сдыхал, он резанул меня ножом по бедру. Юкон плотно перевязал мне ногу, а потом…
Пока девушка говорила, знахарка смотрела ей в глаза. Ей уже было понятно, что дочка Свагора что-то недоговаривает. Вздохнув про себя, Хнома опять достала из кошелка серебряную монету и начала вертеть ее между пальцами. Взгляд Кены невольно зацепился за блестящий кругляш.
— Говори, что было потом, — слова старухи прозвучали как-то по особенному и Кена неожиданно для себя ответила
— Потом рядом со мной лег кулис и начал зализывать мне рану. Я уснула, а когда проснулась, кровь уже не шла. Потом Юкон массировал мне ноги. Было щекотно и как-то приятно… Потом он взял меня на руки и перенес на волокуши. У него сильные руки… Ой! Что это со мной, — тряхнула головой Кена, — я ведь…
— Ничего девочка, просто знахарке иногда можно рассказать даже то, что и сама себе не расскажешь. Хе-хе! — старуха ухмыльнулась, — друг говоришь, почти брат. Хе-хе!
Под взглядом знахарки Кена ухитрилась покраснеть несмотря на недавнюю кровопотерю.
— Ладно, сами, думаю, разберётесь со своей дружбой. Молодые…— знахарка потрепала девушке волосы,— а вот про кулиса давай рассказывай.
— Тетушка Хнома, только вы никому больше не рассказывайте. Я Юкону обещала. Это он как-то так приручил кулиса, что тот его понимает почти как человек. Или даже лучше чем человек. Он им как-то без слов управляет. Ой, Тетушка, что с вами?
Лицо старой Хномы застыло. Если бы годы не выдубили и не покрасили ее кожу в цвет старого пергамента, то она сейчас была бы бледнее раненой девочки.
— Значит, кулис понимал его без слов и по его команде лечил твою рану. И рана зажила за пару часов, — знахарка говорила с Кеной, но казалось, что она разговаривает сама с собой, — а теперь отвечай, только честно! Как умер тот рош?
— Кулис откусил ему голову, —поколебавшись пару мгновений, ответила Кена.
— «…по воле их звери убивали и исцеляли…» — проговорила старая знахарка со страхом и и благоговением и продолжила с какой-то обреченной усталостью, — Но почему сейчас…?
— Тетушка, что это значит? — Кена увидела реакцию на свой рассказ и уже пожалела, что проговорилась, — Юкон сделал что-то запретное? Ему грозит опасность?
— Никто больше не знает про то, что получилось у Юкона?
— Я и сама точно не знаю, и он просил никому не рассказывать про то что я видела.
— А вот это правильно. Ни в коем случае никому ничего не рассказывай. И вообще, тебе ближайшие пару дней лучше провести в теплой постели. Давай ложись, а я сейчас вернусь.
Хнома вышла в соседнюю комнату, где у очага Хана помешивала в горшке с нагретой водой полученные травки.
— Ну что, Хнома, что с моей дочкой?
— Ничего страшного. Крови и правда много натекло, но опасности уже нет. Еще испугалась она сильно. Так что давай я добавлю в отвар морики. Успокоиться быстрее и поспит покрепче. Будет спать, укрой ее потеплее. Когда крови много вытекло, согреться трудно. Завтра проснется, сразу отваром из клюквы ее напоишь. Да похлебки своей знаменитой свари. Пусть пару дней отлежится в тепле, побольше пьет и ест досыта. Ну, да я завтра и сама приду ее проведаю. Хорошая у тебя дочка, толковая. Жаль дара у нее нет.
— Она то толковая, но непутевая. Помню Свагор думал, что в ученицы к тебе пойдет, — от воспоминаний о пропавшем муже Хана погрустнела, — как отец пропал, совсем от рук отбилась. Постоянно дерется, а недавно заявила, что хочет искать его пойти.
Хнома добавила в горшок с кипящей смесью две щепотки болотно-зеленого порошка, помешала содержимое и отодвинула от огня.
— Скучает по отцу, это понятно. Был бы у нее дар, я бы ее с удовольствием в ученицы взяла. Старая я уже, умру и останется наша деревня без знахарки. Но ума и расторопности в моем деле не хватает. Тут чувствовать надо, без этого никак. У внучки моей старшей дар был, да не захотела она учиться. Замуж побыстрее выскочила дура, чтоб я ее не трогала. О себе одной печется, а за весь род никто думать не хочет!
— Ты при мне особо не возмущайся, Хнома. Мой муж тоже вот все про благо рода говорил, а сгинул невесть где и меня с детьми одну оставил.
— В том, что Свагор пошел искать долину Урига, моей вины нет. Я его отговаривала. Не по заветам предков это, прошлое искать. Но упрямый он у тебя. Сильный и упрямый. Вбил себе в голову и все тут. А виноваты в том, что он искать пошел скорее ты с дочкой, чем я.
— Да как же это я виновата то? Я что ли мужа сама из дому гнала? Да я до сих пор по ночам просыпаюсь от шороха. Все кажется, что он вернулся. А Кена отца сильнее матери всегда любила. А ты…!
— Знаю что говорю! Любил он тебя крепко и когда ты первого то рожала, извелся хуже некуда. Думаю, когда бы ты не разродилась и умерла, он бы следом за тобой руки на себя наложил. А потом Кена подрастать стала. А он на нее смотрел у думал, как она замуж выйдет и первенца понесет. Ты знаешь наши легенды. Знаешь что не зря на первые роды всегда знахарку зовут. И что, все равно, не всегда это помогает. Вот он и втемяшил себе, что если найдет долину Урига, то узнает, как с проклятьем справится. Да только зря!
— Но он не говорил такого, — по щекам Ханы потекли слезы и она даже не пыталась их вытереть, — он все твердил о том, что кренеры должны вернуть утраченную силу, что народ без своего истока засохнет как дерево без корней. Я не понимала, что и зачем он хочет найти. А он это ради Кены…!
— Не только ради Кены. Ради всех своих дочерей и ради всего рода. Не только твоей младшей рожать предстоит, хотя в ней кренерская кровь сильнее всего видна, потому ей труднее многих будет. Да только зря он пошел.
— Почему зря? Если ради всего рода? Или тоже скажешь, что он за сказкой погнался?
— Не скажу, потому что наши легенды не сказки. Только не даром предки завещали прошлого не искать. Не найдет он там того, что роду поможет. А если и найдет что доброе, то оно с таким злом перемешано, что лучше никогда его не касаться.
Последние слова Хнома вытолкнула из себя тяжело, как камень. Старый и тяжелый, замшелый булыжник, который тяжело нести, а уронить страшно.
Хана же в ответ притихла. Глядя сейчас на знахарку, можно было понять почему ее частенько называют выжившей из ума. Взгляд к нее был хмурый и как бы погруженный в себя. Не понятно к кому она обращалась своими последними тяжелыми словами.
— А ты чего уши греешь? — Хнома увидела Хельгу, тихо стоящую в дверном проеме.
— Ничего, я не грею! Я клюкву принесла, — ответила та и поставила туесок с вяленой ягодой на стол, после чего под тяжелым взглядом знахарки быстро вышмыгнула из комнаты.
— Ну вот, запарь Кене клюквы. Как проснется пусть сразу выпьет сколько сможет, — Хнома взяла горшок с травяным отваром и аккуратно слила содержимое в большую чашку, взяла отвар и пошла с ним к Кене.
Девушка уже задремала. Знахарка потормошила ее, заставила приподняться и выпить всю чашку до конца.
— Ну вот, спи, моя хорошая и не вспоминай того, что было.
Старуха положила руку на голову и просидела так несколько минут, как -будто к чему-то прислушиваясь. После этого встала и, ни с кем не прощаясь, ушла.
По дороге домой она кривила губы, словно выпила что-то горькое и неразборчиво бормотала что-то себе под нос. Дойдя домой, она свернула в сарай, где сушились травы и пошла вдоль висящих пучков, отрывая понемногу там и сям.
— Если доброе лекарство от лихорадки смешать с добрым лекарством от гнойных ран да добавить доброе лекарство от боли в животе, то получиться что? Хе-хе! Получиться очень злой яд! Хе-хе! — знахарка посмеялась собственной шутке, а потом всхлипнула, — Ну почему сейчас? За что? Он же хороший мальчик, и Кене он нравится…