— Почему? — улыбнулся Виктор. — Барон не позволяет?
— Может быть, — засмеялась она сочным ртом.
Официант принес сок. Мужчины выпили водки. Виктор смотрел на Зору. За этим столом он более подходил ей по внешности, чем ее невзрачный кавалер, и поэтому он слегка красовался перед нею.
— прочитал из Блока и с интересом добавил. — А скажите, вы умеете плясать, как таборные цыганки, как Ляля Черная? Бить плечами, стоя на коленях и отклоняясь назад до полу? По большому счету, это самая зажигательная штука в цыганской пляске. Умеете? Или уже нет? Вы московская цыганка?
— Так? — она мелко потрясла плечами и цепочки ее всколыхнулись, зазвенев.
— Браво! А гадать можете?
Она повернулась к Толику.
— Твой друг опасно любопытен. Погадать ему?
— Сначала мне, — усмехнулся тот.
На ее смуглом лице проступила серьезность.
— Не боишься?
Толик замешкался, но отступать было поздно, сам напросился. Он открыл обе ладони.
— Правую, левую?
— Сначала ручку позолоти, соколик. Без денег пустой обман, — заговорила она певучим распевом цыганской гадалки.
Толик достал десять тысяч, сущие пустяки по курсу 1997 года. Она взяла его левую руку и внимательно склонилась над нею. Толик напрягся. Видно было, что он не прочь был отшутиться и дать обратный ход, но она уже «работала».
— Хочешь верь, мой золотой, хочешь, не верь, тебя ожидает огромное богатство, — в ее голосе звучало неподдельный цыганский зачин. — Будешь ворочать большими деньгами, мой драгоценный, люди станут уважать тебя. Но прежде пройдешь через лихое испытание.
— Какое еще испытание? Когда?
— Скоро.
— Лучше не надо, — помотал он головой, посерьезнев.
— От судьбы не уйдешь, мой яхонтовый. Людям не доверяй, на себя полагайся. Все.
Наступило молчание. Мужчины подняли тост за ее здоровье. Толик поцеловал смуглую тонкую кисть девушки с тремя перстнями на пальцах. Потом мечтательно вздохнул.
— Чтобы сошлось по-твоему, мне нужен начальный капитал. Эх, бы я развернулся! У меня руки чешутся за собственное дело взяться!
— Какое дело? — пожал плечами Виктор. — Все давно схвачено. Другие управились раньше нас.
— Ты просто не в курсе, Витька. Именно сейчас пошла вторая волна, скопидомы-трудяги, черная кость. Это тебе не торгаши чужими шмотками, их не купишь-не продашь и никогда не разоришь. Потому что они начинают с нуля и сами, слышишь, сами созидают все под себя. По кирпичику. Корневые мужики. А дел навалом, работай, знай. В свое место можно встроиться в любой момент, было бы желание. И деньги для начала.
— Возьми кредит в банке.
— Если бы я знал, чем буду заниматься, то да, взял бы. Но я устроен так, что думаю и начинаю от денег, как танцор от печки. Никак не раньше.
Девушке стало скучно.
— Позолоти ручку, мой желанный, — повернулась она к Виктору.
Виктор тоже был не рад собственной затее, но делать нечего, приходилось подвергнуться. Он взглянул на Толика. Вторая купюра легла на стол. Свесив черные пряди, Зора склонилась над его ладонью и едва заметно вздрогнула.
— Сложная кривая судьба… Это рука преступника.
Виктор потемнел. Зора продолжала.
— Слушай внимательно. У тебя гордая и безжалостная душа, драгоценный мой. Как у великого таланта. Словно ястреб, ты способен взлететь выше всех, и, подобно ему же, брызнуть по ветру горсткой перьев. Очень, очень дерзкая рука, а судьба… вся в твоей душе.
Она с облегчением оттолкнула от себя крепкую ладонь Виктора.
Тот молчал.
— Я хочу танцевать, — обратилась к своему кавалеру.
Толик увлек девушку в танцевальный круг и долго водил медленными шагами, поглядывая в ту сторону. Он видел, как Виктор, словно взъерошенный боевой петух, понемногу успокоился, налил и выпил водки, как встал, приветствуя Вениамина.
— Пойдем отсюда, — попросила Зора.
— Скоро пойдем, — согласился он, продолжая наблюдать.
Беседа за столом была горячей, объяснение шло начистоту. Толику всегда претили сильные страсти; он еще не придумал, как половчее вывернуться из острых обстоятельств, как вдруг Виктор, размахнувшись, ударил Веньку в челюсть. Тот грохнулся вместе со стулом, а Селезнев, размашисто шагая между столиками, скрылся за дверью.
Зал обернулся в их сторону. Толик замер на месте.
— Ну, погоди, — отряхиваясь одной рукой, шипел Венька, держась другою за скулу. — Духу твоего в театре не будет. Все, все.