Аделине было приятно, что Ворошилова хоть и стерва, но все-таки следила за ее личной жизнью и прекрасно осведомлена, за кого она выходила и какое получила наследство.
– Да что ты говоришь?! Боже мой, а я-то думала, что больше никогда ее не увижу.
– Так вы меня и не увидели, Алевтина Сергеевна, вы же все для этого сделали. Помните, когда я пришла под утро, искала Гену, вы мне что сказали? Что он в своей комнате отдыхает, и он не один, и вы не можете его тревожить. А я рвалась посмотреть, не веря, чтобы мой Генка может так поступить. И ведь вы меня даже впустили, чтобы я посмотрела, увидела своими глазами, какой он подлый и нехороший, чтобы я бросила его и свалила, уехала с ваших глаз долой, оставив его с Леночкой в покое. Вы же этого добивались?
Аделина сказала все громко, четко произнося каждое слово, выплескивая вместе с горечью свою ненависть на эту женщину.
А Гена думал, что у него сейчас подкосятся ноги, испарились хмель, радость, эйфория от предвкушения предстоящей ночи. После слов Ворошиловой и ответа Аделины нахлынули ядовитая ненависть и злоба к той женщине, которая его родила. К родной матери. Нет, должно быть, это все неправда, Ада ошибается, она что-то напутала.
Он молил, чтобы мать все отрицала, что этого ничего не было, и что Аделина не приходила и ничего не видела. Потому что сам Гена после выпускного проснулся на своем диване, но рядом лежала Ленка и мило так улыбалась. Он, естественно, не поверил, что у них что-то было, потому что он не помнил, не помнил абсолютно ничего. Он даже был в нижнем белье.
Алевтина Сергеевна поджала губы, хотела промолчать, но решила не держать все в себе.
– Да, а что я должна была сделать, когда мальчик голову потерял от тебя? И откуда только ты взялась со своей семейкой интеллигентной, такая вся правильная, чистенькая? Смотрела сначала свысока на него, а потом как будто бы сделала милость и допустила до себя, позволила быть рядом. Вот и правильно, что уехала! Вот и правильно, что пришла, что все видела своими глазами, что уехала, потом жизнь свою наладила! Разве плохо ты живешь? Тебе надо сказать нам «спасибо», что ты – не пойми кто и не пойми где, а живешь в Париже, да еще известный ресторатор.
А ведь Аделина много раз об этом думала. Сложись тогда все иначе, и ее жизнь была бы другой. Да жизнь у каждого в этой комнате была бы дорогой, кроме Ворошиловой, та, наверное, так бы от зависти и сохла по Генке все эти годы, как делает сейчас.
Может быть, на самом деле стоит сказать «спасибо» матери Орехова, что она открыла ей глаза, что показала обман, после которого она сделала шаг и стала тем, кем стала? Пусть у нее не было любви, не было женского счастья, хотя уже сорок лет, нет детей, нет даже намека на них, нет любимого человека. Но есть любимое дело, работа, подруги, знакомые, то, чем она жила все эти годы.
Но Аделина себя обманывала, думая о том, что у нее нет любимого человека. Есть – это Гена Орехов. Она всегда его любила, когда до ненависти, когда до боли, когда до щемящего в груди счастья, как сейчас.
Но это было всегда, с самого первого дня, когда пришла в его класс и села за его парту, не догадываясь о том, что он судьба. А сейчас она снова уедет с больным сердцем, как тогда, много лет назад. И по злой иронии судьбы виной тому будут вновь его мама и завистливая одноклассница.
Глава 39
– Аделина…
– Гена, нет. Не надо ничего говорить, оставь меня.
– Нет, я не оставлю, Ада, послушай, я…
– Нет, это ты меня послушай!
Галич отворачивается от окна, смотрит в лицо мужчины, гости уже ушли, они остались вдвоем. Но совсем недавно был небольшой скандал. Ну, как сказать, скандал был хороший. Все разговаривали на повышенных тонах, опускаясь до оскорблений, Гена так вообще матерился открыто.
Аделина отошла в сторону и несколько минут наблюдала за развернувшимся перед ней драматическим спектаклем. Не ожидала она, что приезд на родину через столько лет подарит ей такие встречи, такое неожиданное общение и открытие.
Орехов появился неожиданно. В банном халате, злой, грозный, со сжатыми кулаками, смотрел на мать и Ворошилову, он бы испепелил их взглядом, если бы такое возможно было сделать. Но смысла выяснять отношения уже не было, сказанное было не вернуть, если только ради того, чтобы выплеснуть эмоции. Чем Геннадий и занимался, сотрясая воздух громким басом, да так, что на столе звенела посуда.
Алевтина Сергеевна сожалела о том, что дала себе волю, и высказалась. Это было заметно, женщина покраснела, потом побледнела, начала хвататься за сердце, но сын ей не поверил. Все открылось. Пусть даже через двадцать три года. Тайное стало явным, но от этого было не легче, свободней и счастливей не стал никто, упущено слишком много. За это время ржавеет металл, что уж говорить о людях.