Они слышали их разговор! Они спускались вниз, готовые к схватке с полицией.
Лиленд нажал на кнопку:
— Наш разговор перехвачен. Они спускаются к вам.
— Понял, — ответил черный голос. — Большое спасибо.
Поскольку их оставалось всего семеро, им, пожалуй, будет не до него. Он встал. Ему нужна была палка или даже костыли. Он передвигался от одной двери к другой. Если он по-прежнему хочет помочь делу, то надо найти способ отвлечь банду на себя. Бессмысленно оставаться у окна. Если на улице завяжется бой, здесь его наверняка убьют. К тому же не следует забывать, что полицейские снайперы — на основе его же информации — могут получить указание стрелять по любой мишени, движущейся выше тридцать второго этажа.
Надо было как-то напомнить о себе, чтобы у банды не сложилось впечатление, что он серьезно ранен. Если они найдут его в нынешнем плачевном положении, когда он ранен и практически беззащитен, это будет означать конец. Но ему удастся продержаться продолжительное время, если он заставит их поверить в то, что по-прежнему им не по зубам.
Ему нужен был стул на роликах, электрическая машинка и пожарный топор. На этаже было тихо. Кровотечение остановилось, но боль усиливалась. Он взял шар, который сделал из пластиковой взрывчатки, и сформовал его заново, вложив в середину детонатор. Он положил его на сиденье стула, сверху осторожно поставил электрическую машинку и привязал ее к стулу электропроводом. Затем подтолкнул стул в направлении лифтов.
С улицы доносились хлопки выстрелов. Расположение лифтового блока в вестибюле на первом этаже, а также местоположение въездов в гараж ограничивали террористам сектор обстрела во всех направлениях на уровне улицы, но сверху, с высоты третьего и четвертого этажей, они могли вести непрерывный огонь, не давая полиции возможности даже приблизиться к зданию.
Банда была готова к тому, что против них пустят бронированные машины. Въезды в гараж закрывались железными воротами, и, если такая машина с ранеными застрянет внизу, ее не удастся сдвинуть с места. Но сейчас — не военное время, когда можно было отдать приказ взорвать ее. Полицейские не убивают друг друга при исполнении своего долга. Этого общество не вправе требовать от них.
Из лифтовой шахты доносилась ружейная стрельба. Он ждал, когда раздастся звук поднимающейся кабины. У него будет мало времени, а подготовиться заранее нельзя, поскольку придется топором рубить дверь. Как только на тридцать втором этаже услышат стук, они бросятся за ним. Он услышал, как на улице затрещал автомат.
Он достал рацию.
— Как вы там, ребята?
— Теперь я вижу, что вы были правы, хотя некоторые считали вас ненормальным. Они тут такое устроили, что от страха можно в штаны наложить. Вы сказали, их двенадцать?
— Теперь семь.
— Хорошо. Хочу сказать, что вы чертовски крепкий мужик: вас голыми руками не возьмешь.
— Оставайтесь на этой частоте, — сказал Лиленд и отложил рацию. Он подкатил стул и с топором направился к дверям лифта. При первом же ударе его левую ногу пронзила такая резкая боль, что он чуть не уронил топор. При следующем ударе лезвие топора с треском вонзилось в двери и что-то сломало внутри. Двери раскрылись и сразу же с силой захлопнулись. Он повернул ручку топора так, что они приоткрылись. Этого оказалось достаточно, чтобы просунуть руку и широко открыть их. Ручкой топора он заблокировал двери, чтобы они не закрывались.
Он заглянул внутрь шахты, и тут же в верхнюю часть двери ударили пули. Поднимавшаяся кабина находилась далеко внизу. Надо было ответить на огонь и показать, что он еще в строю. Он просунул автомат в шахту и выпустил очередь по кабине. Кто-то выстрелил по нему из поднимавшегося лифта, но пуля ушла вверх. Лиленд встал позади стула и осторожно вкатил его в шахту, как детскую коляску. Если они увидят, как эта штука падает, они могут принять ее за Лиленда и выстрелят. Но даже если она не взорвется от выстрела, его импровизированная бомба пробьет крышу кабины.
Вдруг шахта наполнилась ослепительно ярким светом, и в какую-то долю секунды, прежде чем он услышал взрыв, Лиленд понял, что перестарался. Он никогда в жизни не слышал столь мощного, оглушительного рева. Взрывной волной его бросило через весь коридор и ударило о дверь лифта на противоположной стороне. Он был в сознании и, съезжая по двери на пол, чувствовал, как здание продолжало гудеть и трястись. Пол ходил ходуном, как школьный спортзал во время танцев. Ему показалось, что здание накренилось. Ему не почудилось — внизу действительно пронзительно кричали люди.
Все стихло, но он усиленно соображал, что же такое сделал. Надо было заставить себя двигаться, прежде чем браться за рацию. Взрыв совершенно обессилил его, но он надеялся, что не только его, но и остальных тоже.
1.43, тихоокеанское поясное время
Надо было подниматься наверх. Стрельба прекратилась. Какого черта он на всех нагнал страху, в том числе и на себя? Подниматься полестнице было для него настоящей мукой, причинявшей ужасную боль; какое-то время он шел задом, но скоро мышцы задубели. Это сказывалась усталость. Он прошел тридцать седьмой этаж. Теперь этим людям оставалось только удивляться, насколько они недооценили его. Он чувствовал, как у него меняется к лучшему настроение. Ему не хотелось думать, что в результате устроенного им взрыва кто-то пострадал. Да и чего стоит эта коробка в сравнении с жизнью людей, которым угрожает опасность! Он смутно помнил, что он делал и для чего. Убить вторую девушку оказалось легче, чем первую. Хиросима и Нагасаки — никто не помнит о Нагасаки... Хватит убивать. Этим он сыт по горло.
Он добрался до тридцать девятого этажа, где были установлены компьютеры. Этаж был защищен даже от дневного света, и вся аппаратура освещалась тусклыми лампами аварийной сигнализации. К его удивлению, все машины были целы. Или террористы испытывали перед компьютерами такой же благоговейный страх, как все другие смертные, или они планировали использовать их для осуществления бредовых замыслов, которые они называли революцией.
Лиленд читал ориентировку на Антона Грубера десятки раз. Прозвище «Кровавый Малыш Тони» должно было окружить его ореолом романтизма. Ему было за тридцать, он был сыном штутгартского промышленника, воспитывался няньками, учился в частных школах. К восемнадцатилетию ему подарили «мерседес», к девятнадцатилетию — другой. В конце шестидесятых годов он убежал из дома с компанией бездельников — выходцев из богатых семей, которые проводили лето в Сен-Тропезе, а зимы — в Гштаде. Некоторые из них принадлежали к богемным кругам и были замешаны в делах банды Бадера — Майнхофа, в которую постепенно втянули Антона Грубера. Он осудил своих родителей и обвинил отца в лицемерии, самодовольстве и высокомерии, назвав это преступлением.
Более того, Грубер-отец был во время войны офицером СС, как, впрочем, многие из преуспевающих ныне немецких бизнесменов. Автомобилестроение, электроника — бывшие наци присутствовали везде, предпочитая молчать о прошлом и бахвалясь настоящим. Они были проклятым поколением, чьи дети ненавидели ложь своих родителей, вынужденных все время оправдываться. В Америке дела обстояли несколько иначе. Жизнь Стеффи тоже отравили ее собственные родители своими бесконечными попытками сохранить семью, которая существовала только в их воображении.
Риверс был шестой или седьмой жертвой Грубера. С доктором Хансом Мартином Шлейером, таким же промышленником, как и отец Антона, Грубер расправился аналогичным путем, всадив пулю в лацкан пиджака. Как слышал Лиленд, западногерманская полиция располагала сведениями, что Грубер с особым злорадством выбирал себе жертву исключительно среди хорошо одетых людей, чтобы было куда прикрепить черную бутоньерку. Смерть завораживала и восхищала Антона Грубера, он наслаждался моментом ее наступления, упивался ее реальными проявлениями.
Он был не одинок в своих привязанностях. Среди них была и эта поэтическая гнида по имени Урсула Шмидт, которая в одном очерке, определяя свой «окончательный выбор в пользу насилия», писала «о своем чреве смерти, куда мужчины возвращаются, чтобы обрести вечный покой».