В доме светилось одно окно — на нижнем этаже в Лариной комнате, в которой, возможно, она и родилась (после сообщения доктора эта девочка стала мне как-то ближе, родственнее). Я собрал валежник под вековыми стволами и разжег высокий, до неба, костер. Просто так, вдруг захотелось. Сухостой трещал, разговаривая, искры летели во тьму шипучими звездами, от едкого дыма покруживалась голова, было хорошо. Нет, в жизни все-таки что-то есть… Тем больше чести вовремя уйти.
Вышла художница в джинсах, в наброшенной на плечи темной куртке. Подошла, и мы стояли молча, соучаствуя пламенному бытию.
— Я узнал сегодня, что ты здесь родилась.
Она слегка улыбнулась — узкое смуглое лицо в играющем отблеске.
— Доктор донес? Да, мое появление на свет было драматическим.
— Твоя мама дружила с Марьей Павловной?
— Да нет, она была гораздо моложе… но отношения поддерживали, изредка общались. Мама вашу бабушку очень уважала.
— Родители живы?
— Мама умерла, а отец… ничего не знаю, они давно расстались.
— А мама ничего не рассказывала о тех драматических событиях? Я имею в виду смерть Митеньки.
— Кого?
— Неужто доктор не проболтался?.. Бабкин муж покончил с собой в ту ночь, как ты родилась.
— Как покончил?
— Отравился. Вместе со своей секретаршей.
— Надо же! Нет, ничего не знаю.
Ну да, она же говорила: прошлое для нее не существует.
— Я уезжаю на Волгу, Родион Петрович. Там сейчас закаты потрясающие.
— Надеюсь, ты не покидаешь Опочку из-за каких-то преувеличенных приличий?
— Из-за того, что мы тут с вами вдвоем живем? Вот ерунда-то.
— Женщина без предрассудков, значит?
Лара засмеялась заразительно.
— Поэта волнуют какие-то предрассудки? Не верю.
— Да меня-то уже ничего не волнует. Я уже не поэт.
— Тоже не верю. Для меня каждая минута полна такой жизни, такого огня… я не верю, что умру.
— Не всем это дано, люди разные, девочка, — отделался я банальщиной, внезапно заинтересованный удивительным совпадением: это минувшее мироощущение Наташи. Она не поражала особенной красотой или умом… то есть не это было главным в ней. Я произнес нечаянно вслух: — «Не жизни жаль с томительным дыханьем — что жизнь иль смерть? — а жаль того огня, что, просияв над целым мирозданьем, и вдаль идет, и плачет, уходя».
— Красиво, — сказала Лара. — Вы, наверное, вспомнили жену.
— Да.
— Вы сильно переживаете? — спросила она с каким-то детским жестоким любопытством, сиюминутным; я ответил бесстрастно:
— Настолько сильно, что ничего не чувствую.
— Не хотите — не говорите.
— Кое-что скажу. Весенний мой визит в Опочку — ну, по поводу «последней воли», так сказать, — оборвал мою жизнь.
— Как это? Вы живы.
— Ну, прежнюю жизнь. И «последняя воля» оказалась не последней (зачем она переписала завещание?), и жена меня покинула, и стихи.
— Она к богатому ушла, да?
— К богатому. Но знаешь, во мне такое смутное ощущение, что это случилось в какой-то степени из-за тебя.
— Из-за меня? — поразилась художница.
— Не так прямолинейно, конечно. Из-за того, что я встретил тебя. Мне захотелось здесь остаться, ну и… словно бес попутал.
— Вы обвиняете меня…
— Ни в коем случае! Виноват я сам, мое влечение… назови как хочешь… хоть любовью.
— Ко мне?
— К тебе.
Она подумала.
— Но я вас не люблю.
— Это не важно.
— Очень важно. Любовь непременно взаимна, иначе она не радость, а… негатив какой-то, то есть нелюбовь.
— Ну, эти тонкости тебе по жизни пригодятся. Я же хотел просто поговорить напоследок. Ты когда уезжаешь?
— Могу завтра.
— Да, сделай одолжение — завтра утром. Распрощаемся сейчас, меня не буди.
— Хорошо. Я еще постою тут немножко, ладно?
— Конечно. — Я посмотрел на наручные часы. — Еще рано, девяти нет.
Костер затухал. Я пошел за хворостом, остановился в густой тени под деревьями. Какое-то сильное, непонятное чувство охватило душу, впору бы не умирать. Это чувство не было напрямую связано с тонким силуэтом на фоне горящих углей; я просто ощутил проблеск жизни, а направлял меня зов противоположный. Раздвоение стало нестерпимым (словно душа стала лесом, лесом битвы, древней битвы ангела с демоном) и вдруг разрешилось четверостишием: «Шорох крыльев в глубине — кто он? где он? — внятны мне свист подземного бича, блеск небесного луча».