— Вы задумали их отравить?
— Да.
— А как же проповедь о бессмертии души?
— Слушай, давай не будем копаться. Прими как данность… раздвоение личности: я хотел его убить и убил.
— А ее?
— Никогда добровольно я не причинил бы ей вреда.
— Но как же?..
— Не знаю. Ее смерть для меня непостижима.
Он ждал меня в прихожей с сигарой, с шампанским, в белом костюме и черной жилетке. Золотой лик мира сего. «Ладно, Родя, твои встречные предложения. Я готов удовлетворить их. — Он помолчал и добавил: — В разумных пределах». Дополнение о «пределах» любопытное, в западном, так сказать, духе (в нашем, особо если выпимши: «Р-рубаху р-разор-рву!» — не то чтоб нищему отдам, но — кураж, полет). «Дворянский обломок, Сева, не стоит таких денег. Ты мне за жену желаешь заплатить?» — «А, вот что тебя волнует! — Он вдруг взял с постамента статуи Петра маленькую сумочку, ее, из Венеции, и поцеловал. — Супругу отдаю в придачу. Мне она уже не нужна». Этими словами, точнее, интонацией — так говорят о продажной женщине, использованной проститутке, — он решил свою участь. «Мне надо подумать, Сева, о сумме. Принеси-ка сигарку». Кузен прытко удалился, я достал пузырь, отлил (кажется, четверть… впрочем, не ручаюсь) в его бокал, а когда взял свой (да, я желал его участь честно разделить), вошла она. «Что ты здесь делаешь, Родя?» — «Да вот Севка предлагает тебя за дворянское гнездо отдать. Хочешь?» — «Ты не в своем уме!» — «Но ты и мне не нужна». — «Я знаю. Но мне непонятно…» Тут вернулся Всеволод с сигарой, я сказал: «Иди ты к черту!» — и ушел, сбежал в Опочку.
— Значит, вы думаете, — голос Лары звучал недоверчиво, — они выпили шампанское из одного бокала?
— Так получается.
— Вы что-то недоговариваете.
— Евгений упомянул про какой-то французский флакон из-под духов со следами болиголова.
— Да, да, он говорил! Вы точно пузырек не оставляли?
— Зачем?
— Чтоб сымитировать самоубийство.
— Целью моей акции было умереть и самому.
— Вам никто не поверит.
— Я и не рассчитываю.
— Но я вам почему-то верю.
— Спасибо.
— И вот что скажу: раз этот флакон удостоверен, произошла какая-то жуткая путаница. Не валите на себя все, успокойтесь на их самоубийстве.
— Э нет, я что сделал, то сделал! Но вопросы совести обсуждать не намерен. И раз уж ты мне помешала…
— Надеюсь, вы эту глупость не повторите.
— Говорю же: обсуждать не намерен. Но раз ты мне помешала, я хочу найти убийцу Евгения.
— С этого и следовало начинать, а не поддаваться малодушию.
Я внимательно посмотрел на художницу: похожа на девочку, но ум и воля зрелой женщины. Конечно, ей должно быть тридцать, не намного моложе меня. Это хорошо.
— Меня удивляет, Лара, твое доверие ко мне.
Она улыбнулась: маленькие губы, вкус которых я вожделел ощутить.
— Меня тоже, я не очень-то доверчива. Но тот человек в лесу… Вас кто-то преследует.
— Зачем ты поднялась сюда? Как догадалась?
— Почувствовала неладное. Очень уж активно вы меня отсюда выпроваживали. Я пока не уеду.
— Азарт взял?
— Да, интересно. Странная история. — Она помолчала. — Страшная история.
Я проснулся на рассвете на бабкиной перине, один. Художнице я не нужен, между тем вчера (догорающий костер, угрюмая опушка с валежником) на миг вспыхнули полузабытые симптомы; отрадный испуг, когда незнамо откуда приходят образы и ты должен соединить их в гармонической развязке. Проще говоря, захотелось писать, но миг прошел, ушел в пушкинский «ужас полуночи».
«Произошла жуткая путаница», — сказала она. Это так. Произошла потому, что я не выпил свой бокал с братом. Вошла Наташа. Оба раза мне помешали женщины. Не лукавь, мог бы остаться со Всеволодом и испить чашу до дна, не оставив ни капли зелья. Помешало подленькое любопытство: досмотреть до конца эту мистерию. И вот я погубил жену, чего в мыслях не держал… Однако кто-то подыграл мне — умно, тонко, жестоко.
Само собой разумеется, о моих планах никто не знал (я и сам не знал, прихватил яд на всякий случай). Что же произошло? Некто в щель высокой двустворчатой двери подсмотрел, как я вылил в бокал кузена смертельную порцию? Я ушел, и любовники в эротической игре выпили отраву напополам (потому и скончались позже — маленькие дозы). Мой благодетель продолжал действовать, подыгрывая мне: каким-то образом заставил Всеволода (что почти невозможно) написать предсмертную записку о склепе и оставил на месте происшествия французский флакон со следами болиголова. Это самое загадочное.