— Вы с ним точно не разлучались?
— Нет. — Он посмотрел искоса. — А что, Петр говорит — разлучались?
Я не ответил, глядя в упор.
— Нет, Родя, нет. Мало ли что пьяному могло померещиться!
— Что?
— Да я с машиной возился! Нет, ты всерьез думаешь, что я в Москву труп увез?
Не отвечая, я обогнул кусты, вошел в чащобу (конечно, за три дня травы, желто-зеленые, выпрямились), Степа, шумно дыша, за мной… О, сломанная еловая ветвь! Еще одна и еще — в мелком рябиннике…
— Не думаю, Степа, здесь схоронить безопаснее.
— Да когда б я успел? Часов в одиннадцать — проверь! — я с рук на руки сдал тело Алине. Петькино. Вообще абсурд!..
— Ничего абсурдного. Ты мог вернуться. Или якобы пьяный Петр. Или, наконец, вы оба в заговоре.
— Мы с Петькой? — Управляющий неискренне посмеялся. — Вы с художницей, по твоим словам, сразу прочесали…
— Только подлесок по краям тропинки. Тело могло всю ночь в парке пролежать.
Я обернулся: на багровом лице выражение ужаса. И как он повторял, повторял: кому нужен мертвый, кому нужен мертвый?.. И мелькнула идея поистине абсурдная: он убил секретаря, а труп спрятал кто-то другой.
— Что ты так на меня смотришь? — Вдруг глаза его расширились. — Там кто-то…
На топкой полянке стоял Петр.
По его словам, он приехал только что, осмотрел по дороге роковой кустик и пошел по следам. «Их мало осталось, но кое-что… Сдается мне, тело волокли, а не несли!» Положим, Евгения и донести труда особого не составляло: по своей конституции (да и по душевным свойствам) он напоминал подростка.
Мы углубились в парк и вышли на кладбище с другой стороны, не от дома. Злой репейник, пух чертополоха и лопух забвения. Ребята притихли и следовали за мной не дыша. Пустая часовенка, меж истертыми плитами тот же лопух — лопушок — солнца не хватает. Подошли к склепу, я вынул ключ.
— Родя, — не выдержал управляющий, — ты хочешь потревожить мертвых?
— Всех потревожим, — перебил Петр, — чтоб найти Женьку. Дома он так и не появлялся, мне в коммуналке сказали.
Секретарь от трудов праведных не нажил палат каменных.
Поворот ключа, пахнуло спертой плесенью времен, я спустился в застенок, они остановились на ступеньках. Огляделся, внутренняя дрожь пробрала, достал из кармана куртки молоток, заостренный с другого конца гвоздодером.
— Гробы будем вскрывать? — спросил кто-то за спиной.
— Будем вскрывать.
Я очень боялся, как бы гроб Митеньки не рассыпался в прах. Но, видно, дерево было добротное, вдова расстаралась… Инструмент не понадобился, гвозди услужливо подались из пазов, Петр низвергся сверху, осторожно поднял крышку — перед нами возник скелет в тряпье.
— Кто это? — шепотом спросил Степа.
— Муж Марьи Павловны.
Гроб огромный, чуть не вдвое больше бабкиного (видать, могучий был мужик), останки выглядят хрупкими, жалкими. Мы осторожно закрыли их, вставили гвозди.
Я взялся за крышку второго (Степин вскрик: «Бабушку-то за что?»), и опять гвоздодер не понадобился: щелкнули замки, пахнуло смрадом, предстала невеста в белых кружевах и засохших цветах: один глаз был полуоткрыт и словно подмигнул «осквернителям праха».
Резкое резюме управляющего:
— Не понимаю смысла твоих действий!
— Ведь где-то спрятано его тело.
— Ну не здесь же!
— Не здесь. Но обратите внимание на урны: Севина переставлена.
— Да иди ты!..
— Я сам ее ставил: вот сюда, видите? К стене, посередине. Она отодвинута и стоит почти в углу.
Петр спросил взволнованно:
— Ты не ошибаешься?
— Нет.
— И что это значит?
Я пожал плечами, мы гуськом поднялись на свет Божий. Ух, как вольно и жадно дышалось под низким небом… Небо набухло, медля пролиться дождем, ветреный вечер… Я отмахнулся от «поэзии», пробормотав:
— Есть ли еще один ключ от склепа?
— Родя, объяснись! — потребовал Петр.
— Для меня очевидно, что кто-то спускался в подземелье.
— Ты ошибся! Пространство тесное. Покидая склеп, Женька, например, нечаянно сдвинул…
— Я уходил последним, на ступеньках обернулся и как будто сфотографировал… нечто вроде фрески: два гроба, симметричные по отношению к ним две урны на фоне плит.
— Но зачем? Ведь все цело. И вообще — красть прах…
— Непонятно. Ключ был сегодня на месте в буфете, но я и художница каждый день покидаем дом: она — на этюды, я — к доктору. — Я вопросительно посмотрел на Степу, тот пошарил за пазухой, протянул ключ от флигеля. (Кстати, Лара говорила: у доктора есть запасной, бабуля много лет назад дала ему.)
— Возьми ради Христа!