— Мистерию.
Мне вдруг вспомнилось начало этих моих записок… Как созвучны наши мысли!
— Не знаю, что это такое… — проворчал старик.
— Прижизненное переживание смерти.
— Непонятно.
— Спектакль со смертельным концом, да, Родион Петрович?
— Не знаю, не знаю, — продолжал брюзжать доктор, — все эти мистики, творцы, какие-то там прекрасные дамы при них… Пятеро поэтов! Может это нормальный человек выдержать?
Мы с Ларой засмеялись.
— Бывшие, Аркадий Васильевич, кто в юности не кропал…
— Э нет, всё пишут, пишут, пишут… Как там у вас: «Брат мой, страдающий брат мой!» Бессмыслица…
— Я этого не писал.
— Страдают, завидуют друг другу и травят!
Нас продолжал разбирать смех, но последняя его фраза внезапно отрезвила, будто бы задела краешек истины. «Там жили поэты, и каждый встречал другого надменной улыбкой».
— Лара, как ты думаешь, мог кто-нибудь похитить из буфета ключ?
— Ключ?
— От склепа.
— Я ж вам сегодня его дала.
— Взять и опять подложить.
— Не знаю… ключ лежал на том же месте. А кому это нужно?
Старик и девушка глядели на меня во все глаза.
— Там кто-то побывал.
— Где?
— Да в склепе же! Ну что вы на меня так смотрите? Я туда сегодня слазил — урна Всеволода сдвинута почти в угол.
— А прах? — вскричал старик.
— Она же запаяна… По весу вроде урны одинаковы. Аркадий Васильевич, может человеческий пепел годиться для каких-то опытов?
— Ну, в алхимии один из важных ингредиентов… Однако — вы на что намекаете?
— Вы настоящий ученый…
— Я — материалист! — сказал он сурово и закрыл тему.
— Ладно, оставим прах в покое. Когда Марья Павловна отремонтировала мавзолей?
— Сразу после гибели Митеньки. Какое-то время покойник лежал в часовенке, она дежурила, охраняла.
— Но процесс разложения…
— Ее это очень беспокоило, она заплатила бешеные деньги.
— Кому?
— Мастеру, разумеется. Он быстро управился, от зари до зари работал.
— Местный?
— Московский, из их дома, из жилуправления. Кажется, Петрович. Молодой мужчина, лет сорока.
По жутковатой иронии судьбы (это выяснилось еще в первый наш приезд весной), Митенька имел квартиру, скромную, но элитную, в высотке на площади Восстания. Там и отравился. Как и Всеволод, и Наташа.
— Пьяница. Золотые руки, — продолжал доктор. — Утром стакан спирта, чтоб взбодриться; на ночь — чтоб потешить душу. Так он говаривал и твердо следовал своему завету. А почему вы им заинтересовались?
— В обеих прощальных записках (разделенных тремя десятилетиями) упоминается склеп Опочининых. Здесь — тайна.
Как и вчера, мы жгли костер, я собирал валежник на опушке, сочинял, ожидал «человека с покрытой головой», глядел на женщину в огне…
— Лара, не играй с огнем! Загоришься…
Она засмеялась, подбросила большой сук, костер осел, осваивая, и вскоре вознесся к небу с новой силой. Я подошел с охапкой, она сказала:
— Благоразумнее сохранить хворост на зиму, скоро уже придется подтапливать печи.
— Так далеко я не загадываю.
— Тайна склепа — звучит, а? Вы имеете в виду какой-нибудь подземный ход?
— Ну, слишком уж романтично. Литературщина.
— А что? Одна из плит в стене вынимается, например…
— И куда ведет этот ход?
— К бывшему господскому дому или в часовню… мало ли. В никуда, просто для забавы.
— И кто-то посещает подземелье для забавы?
— А вы как думаете?
— Я подумал, не там ли припрятан труп Евгения. Ну, пусть на время… Да ведь глупо, бессмысленно! Конечно, его завезли подальше.
— Если есть машина.
— И у Петра, и у Степы есть.
— Они способны убить человека?
— Таких способностей я за ними не знал. Но! И за собой не знал. Однако…
— Ой, не верится.
— Погоди! Конечный результат, может быть, не моя заслуга (французский флакон!), но именно я привел механизм убийства в действие.
— И теперь будете всю жизнь рефлектировать по этому поводу?
— Буду действовать.
— Правильно. Я бы объездила весь мир и все, что полюбила бы (все краски и образы), перенесла на полотно. И конечно, не дожила бы до старости.
— Это почему?
— Дальше неинтересно. А как вы будете действовать?
— Разыщу своего сообщника, так сказать, и мы уйдем вместе.
— На кой он вам сдался, коли вы самого себя считаете убийцей?
— Да, но кто посмел мне покровительствовать!.. И еще, — я помолчал, вглядываясь в смуглое лицо в отблесках огня, — мне надо знать, убил ли я свою жену.