— Вы ее любили?
— Когда-то любил. Как славно мне отомстила бабушка за то, что я отобрал у нее яд.
— Отомстила?
— Своим наследством.
«Родион, — сказала старуха, уже несколько успокоившись и смирившись, — долгие годы я рассчитывала умереть по своей воле. Ты украл у меня этот шанс!» — «Простите, Марья Павловна, не отдам!» — «Прощаю». Но ведь не простила! Я разговаривал с ней, стоя у окна, и наблюдал, как к дому приближаются художница с доктором. Он сразу поднялся в спальню — и больше я не видел ее ни живой, ни мертвой. (Ну как же! Сегодня и видел — тронутую тлением невесту в гробу.) А тогда я поспешил вниз, постучался, вошел. Мастерская художницы. «Можно посмотреть?» — «Вам интересно? Пожалуйста». Она талантлива, было ясно с первого взгляда, но себя еще не нашла — это тоже стало ясно. Передо мной промелькнули все мыслимые направления: от передвижников (полуразрушенный амбар в чистом поле), от Босха (корабль наших неистребимых дураков) через декаданс, модерн, символизм — к «виртуальной реальности» — некий пламенный дух, раскаленная магма в подземелье земного шара. Прометеев порыв или Люциферова бездна. «Блестящие стилизации, почти гениальные», — сказал я ей; она усмехнулась. «Не обижайтесь, вам так много дано». Она и не обиделась, было очевидно, что ее не интересуют ни мое мнение, ни я сам. И почему-то меня это так задело, что я соловьем запел (стихами… нет, не своими, вечными) и буквально напросился в гости. Однако не приехал: возникла срочная и выгодная работа почти на четыре месяца — но не оставила меня твердая уверенность, что судьба нас столкнет, «всерьез и надолго». Так оно и случилось, и связь наша (если это можно назвать связью) немедленно уподобилась упорнейшему поединку.
— Знаешь, какие любопытные наблюдения преподнес мне сегодня Аркадий Васильевич?
— Ну?
— Евгений был отравлен за нашей поминальной трапезой.
— О! — Художница сразу заинтересовалась. — Нет, правда?
— Яд доктора почти безвкусен, а в водке тем более…
— Да мы ж его разлили! Ой, дядя Аркаша такой болтун и фантазер.
— Однако симптомы действия болиголова будто бы подметил: онемение конечностей, темень в глазах.
— Ничего не понимаю. Его отравили при всех, и никто не заметил?
— Может, кто и заметил, да не признается.
— Ну а мы-то все! Ведь надо откуда-то достать пузырек, налить… Поняла! Я поняла, Родион Петрович!
— Что ты поняла?
— Яд был в брусничной воде. Смотрите! Пятилитровый глиняный кувшин стоял на тумбочке в углу. Там же кружки. Гости подходили, наливали, воду выпили всю.
— Кто-нибудь подносил Евгению кружку?
— Не знаю, не следила, но ведь не исключено?.. Или в свою налил и на столе переставил. Разве обратишь внимание на такие мелочи.
— Да, конечно, все были слишком взволнованы после склепа. Остается главная загадка: пузырек с ядом был при мне.
Я всмотрелся в черные (сейчас алые в отблесках костра) глаза и безошибочно почувствовал: она мне верит, чем-то — абсолютно непонятно чем! — я заслужил ее доверие.
— Не берите в голову, — отмахнулась художница. — Понятно, что не вы отравили свою жену. Ведь по-настоящему вас только это волнует? Не вы!
— Кто? — едва выговорил я; она засмеялась.
— Наверное, у каждого большого поэта должен быть маленький Сальери?
— Слишком много чести. И с чего ты взяла, что я большой поэт?
— Для этого достаточно прочитать ваши стихи.
— Откуда?..
— У Марьи Павловны взяла — все пять книг. Она чрезвычайно гордилась родом Опочининых и следила за успехами братьев. Вам отдать?
— Что?
— Стихи. Они у меня.
— Ой, не надо! Все это в прошлом и вызывает слишком неприятные ассоциации… — Я говорил искренне и смотрел на черную опушку, где, говоря высоким слогом, меня осеняет гений (изредка, легчайшим дуновением) и где в зарослях прячется зверь.
— Сегодня он проходил? — Я указал рукой на недвижные деревья; она поняла.
— Кажется, нет. Я не заметила.
— Что значит «человек с покрытой головой»? В кепке, что ли?
— Да ну! И лицо прикрыто… чем-то белым. Как бы белой материей.
— Белой? — Я был поражен.
— Белой. Потому я и заметила в темноте.
— Господи Боже мой! Перевитый белыми пеленами… нечаянно возникает образ покойника в саване. Тебе не померещилось?
— Наверное… Но что-то белое мелькнуло в кустах.
Мы помолчали, закурили.
— Ты по-прежнему не хочешь уехать?
— Ну уж нет! Теперь — нет. Пропустить самое интересное?..
Я взял ее руку в коричневой запачканной перчатке, прикоснулся губами к нежной коже выше кисти.