— Твоя чистота, Лара, надрывает мне сердце.
— Не идеализируйте. Я сама-то себя до конца не знаю.
— Никто не знает. Как сказал один француз: «Познать самого себя — значит умереть».
17 сентября, среда
Снизу из полуподвала взывали развеселые спевшиеся голоса: «Мы пить будем и гулять будем, а смерть придет — мы помирать будем!..» Логовище Петровича (сам он давно на пенсии, координаты дали в домоуправлении). На мой настойчивый стук — грохот — явился хозяин в стареньком, но чистом трико. «Заходи! Только начали!» Кое-как (хор не умолкал) объяснил я: по делу, мол, тороплюсь, присоединяюсь денежно, но не физически. Двадцать тыщ он взял как должное, бережно припрятал в кармашек штанов. Мы с ним сели на гранитный парапет и закурили.
— Тридцать лет назад в вашем доме проживали художница Опочинина и ее муж Митенька. Помните?
— А как же! Я им склеп задействовал, куда мы покойника и положили. Павловна говорила: «И меня туда же».
— Там и лежит. Она скончалась в позапрошлую субботу.
— Отмучилась, значит. — Он пошуршал купюрами в кармашке. — За это надо…
— Погодите. Поговорить надо.
— А чего? Опять ремонт требуется?
— Нет, на совесть сработано, века простоит.
Петрович покивал с удовлетворением, снизу нарастал «Хасбулат удалой…».
— С дверью мука была, на заводе по знакомству варили. А подогнать?.. Работал я как бешеный, покойник рядом в часовне гниет-дожидается. Богатый заказ, мне лично — пятьсот! Соображаешь, какие деньги в шестьдесят седьмом? Вдова ничего не жалела, Митенька — тот жался, торговался…
— Покойник? — глупо воскликнул я.
— Не, зачем! Мы про склеп переговоры-то вели давно, с самим хозяином. Он — двести, я — пятьсот, он — триста, я — пятьсот, он — четыреста… и помер. Если честно, я со вдовы мог и больше иметь, но — совесть. Горе. — Петрович подумал и уточнил: — Горе горькое.
— Что тогда про его смерть говорили?
— А ты кто такой будешь, парень?
— Внук Марьи Павловны.
— У них, кажись, детей не было.
— Я внук ее брата.
— А чего допытываешься?
— Есть загадка в их смерти.
— Не все ли равно через тридцать лет!
— Через тридцать лет всплыл тот яд, которым Митенька отравился.
— И Павловну отравили? — ахнул Петрович.
— Нет, другого родственника. Всеволода Юрьевича Опочинина. Не знаете такого? В вашем доме жил.
— В нашем?
— В прошлом году купил квартиру.
— Не, я новых никого не знаю. — Он помолчал. — Чудная у вас семейка.
— Да уж.
— Она все гордилась: родовой склеп. А я скажу: лучше спокойно в могилку лечь, чем с беспокойством в мавзолей. Чего говорили? Погубила жена мужа с полюбовницей.
— У нее стопроцентное алиби.
— Э, делов-то! — Петрович сплюнул. — Народ все равно не верил.
— Митенька оставил предсмертную записку.
— Точно он написал?
— Точно. Органы, конечно, проверяли.
— Про что?
— «Мария! — Я помнил наизусть. — Он является почти каждый вечер и требует от меня окончательного ответа. Не злись и не сокрушайся, дорогая, — разве я смогу устоять перед ликом смерти? Итак, до скорой встречи в родовом склепе. Твой Митенька. 16 мая 1967 года».
Петрович покрутил могучей головой.
— Сильно сказано! «Перед ликом смерти». Так ведь устоял.
— Так ведь нет. Доктор объясняет это послание как результат раздвоения личности: к нему является его двойник, «черный человек», так сказать.
— Черный? — переспросил Петрович и усмехнулся.
— Это выражение Пушкина из «Моцарта и Сальери»…
— Не знаю ничего про Моцарта, только я не негр! — И захохотал.
— Это вы!..
— Я ходил, мы нормально торговались, один раз даже распили по этому поводу. А дверь, между прочим, варили по моему заказу, я свои связи использовал. Вот интеллигенция — умереть толком не умеют.
— И вас по этому поводу не допрашивали?
— С какой стати? Дело это двигалось в строжайшем секрете, склеп же экспроприированный, народный. Он им не полагался, понимаешь?
— И вы никому…
— Ни-ни и Боже оборони! Всяк по-своему бесится. Зачем хороших людей подводить? Теперь уж, после смерти… и только тебе — как родственнику. Сильная женщина твоя бабка, иной мужик перед ней — тля.
— И вы ее не осуждаете?
— Не мое это дело! — отрезал Петрович, закрыв «нравственную» тему.
— Вы помните, сколько ключей было от склепа?
— Один. Замок тоже делали на заказ, чтоб, значит, никакой «черный человек» не пролез.
— То есть без ключа никак?..
— Ну, ежели взломать, взорвать… а подобрать — нет, невозможно. А что, пролез кто?