Алина, томная дама в очках, некрасивая, но пикантная, — спец по каким-то там средневековым фрескам… или мозаике. Никогда не расскажет, тайна для посвященных, молитвенный экстаз, подозревалось притворство… и эти вечные белые одежды — траур по родителям, всерьез объясняла эстетка (мое прозвище), обычай французского королевского дома. Такой вот фрукт на древе искусствоведения достался Петру. И при всей этой дури отнюдь не дура.
— Петр на работе?
— Трудится.
Мы с ней в «белом будуаре» пили кофе с ликером, Алина повествовала о своем потрясении от «Криминальной хроники»:
— Родя, я ведь никогда не смотрю телевизор. — Обычная песня столичного интеллигента. — Никогда! А тут — как будто предчувствие трагедии. Мне стало страшно.
— Страшно? — Я удивился — так просто и искренне прозвучала последняя фраза.
— Ты уже оправился?
— Вполне. Можешь быть со мной откровенна, даже прошу.
— Я вдруг почувствовала до дрожи, что такое — человек «внезапно смертен». Когда увидела… — Алина широко раскрыла зеленые глаза за стеклами, — когда увидела мертвые обнаженные тела. На миг! Показали на миг, но страх остался. Ты просишь откровенности…
— Да, да.
— В их изломанных, исковерканных позах был воплощен восторг оргазма и ужас агонии… Противоестественное соединение, необычное — смерть и страсть.
— А лица?
— Неузнаваемые! Особенно ее — вот именно печать смерти. Его лицо, посеревшее и словно помолодевшее, отрешенное. И профиль Наташи, эти синие от яда губы… Нет, страшно! — Алина содрогнулась всем телом. — Что-то во всем этом есть…
— Ты уже сказала — противоестественное.
— Да! Почему, Родя? В чем причина?
— Вот, расследую.
— Мой поэт считает… — Едва заметная улыбочка; Алина не может удержаться, чтоб не сказать про мужа какую-нибудь гадость, то есть она ценный свидетель. Ты не поверишь! — И прошептала: — Что они убиты.
— На каком же основании?
— О, чистая психология: Всеволод не из тех, слишком любил жизнь и т. п. Но Натали… это тонкая штучка! — Алина жадно вопрошала взглядом: можно ли говорить все, все?..
— Она тоже любила жизнь.
— Значит, тебя любила больше жизни. Родя, женщина на все способна от отчаяния.
— Она сама сделала выбор.
— То есть выбрала богатого.
Мне стало уж совсем тошно в этом копаться, а Алина разлакомилась.
— Она, конечно, стервочка. Но задай себе вопрос, Родя: не ты ли подтолкнул…
— Дорогая, давай о другом. Ты на похороны нашей бабушки не ездила…
— Не выношу этот обряд!
— К сожалению, — любезно продолжал я. — Твоя наблюдательность и острота ума — не возражай! — общеизвестны. Ребята ничего не могут толком рассказать. Во сколько Петя тогда вернулся домой, не помнишь?
— В позапрошлую субботу?
— Да, после похорон.
— Пьяный, он не даст забыть. В первом часу. Они засиделись на Восстания, вирши свои перебирали. — Алина усмехнулась. — К тридцати пяти можно, кажется, подвести итог о зловредности графоманства. К тебе это, конечно, не относится.
— Благодарю. Петя пил водку…
— О, не напоминай! В прошлую субботу опять похороны, опять напился — Степа сдал его мне с рук на руки. Голубчик мгновенно погрузился в сон. Одетый, представляешь?
— Ночью-то небось вставал, колобродил…
— Понятия не имею. Как всегда в подобных экстремальных случаях, я приняла снотворное и спала отдельно.
Итак, у Петра нет алиби на обе субботы. С разрешения хозяйки я закурил, размышляя. По поводу наблюдательности и остроты я не польстил: Алина встрепенулась и заговорила:
— Откуда вдруг такой интерес к Петру? Ты его в чем-то подозреваешь?
— Меня интересует, не спровоцировал ли кто-нибудь любовников. По данным экспертизы, яд был принят с десяти до двенадцати.
— Родя, возможно, ты прав! — Она поколебалась и приняла мою сторону. (Чем-то Петька ее достал, кажется, понятно чем!) — В эту субботу, когда Степан привез домой Петьку, тот бормотал про какие-то акции, деньги… Я в этом ничего не понимаю, но, похоже, он обвинял управляющего в злоупотреблениях.
— Да, это могло послужить мотивом, — пробормотал я.
— Сомневаюсь, — протянула Алина. — Всеволод покончил с собой из-за того, что Степа проворовался? Или ты думаешь… — Она вдруг разгорячилась, раскраснелась от волнения и стала почти хорошенькой. — Ты думаешь, их отравили?
— Не исключено.
Томная эстетка была потрясена.