— Органы расследуют убийство?
— Нет, я сам.
— А если ты найдешь отравителя, что с ним сделаешь?
— Там поглядим, — отвечал я уклончиво, потому что ответа не знал и вообще так далеко не заглядывал. Меня бесила, крутила и заставляла действовать одна идея: кто посмел перебежать мне дорогу, в чьих руках столь жалкой игрушкой я оказался?
— Завещания нет?
— Вроде нет. Но у нас с кузеном, кажется, и родни больше нет. Близкой, во всяком случае.
— Здесь — нет. — Она подчеркнула слово «здесь».
— Доллары имеют силу только в этом мире.
— И в том. У вас есть родня в Италии.
Странное волнение охватило меня.
— Что ты знаешь, Алина? Расскажи.
— Очень мало. Тебе Петр ничего не говорил?
— Ничего.
Она задумалась на минутку, явно выбирая, и опять поставила на меня — наследника.
— Всеволода этой весной разыскал иностранный родственник, кажется, ваш дядя. Вы ж встречались в мае в Риме.
— С братом, случайно. Ни о каком дяде я не слышал.
— Не вижу причин для беспокойства. Он — дальняя родня, не российский подданный… Состояние перейдет к тебе по праву.
Я засмеялся.
— По праву сильного.
— Иронизируешь? Ты действительно сильная личность. — И добавила негромко, мстительно: — Петр с ним ездил, а меня не взял.
— Странно, для искусствоведа Италия… А почему?
— До сих пор скрывает. Женщина?.. Все-таки вряд ли…
— А что, муж твой…
— При случае не откажется, но и тащить за границу… дорого. Здесь что-то другое. Родя, я во всем доверяюсь тебе, ты расшевелишь этот муравейничек.
— Ты не знаешь, о чем говоришь, Алина. И я тоже не подозреваю пока, какие силы тут действуют.
— Силы ада. — Алина усмехнулась. — Петр не потянет, где ему…
— Однако он скрыл от меня Рим. Они вдвоем ездили?
— По-моему, да.
«Сверкание небес, смятение сердец и бесов суета». Он окликнул меня возле Дома Ангела и не упомянул ни о каком родственнике!
— Если речь идет о спорном наследстве, — заговорила Алина очень серьезно, — и капиталист действительно убит, тебе надо быть осторожным, Родя.
Я подхватил:
— Не пить кофе с ликером в незнакомой компании.
— Не шути! Этот способ коварен и весьма безопасен для убийцы. Можно ведь запутать алиби.
Как явственно вспомнились мне пятна яда в пыли половиц!
— У меня есть ангел-хранитель.
— Он отвел от тебя убийство?
Я вгляделся в зеленые беспокойные глаза.
— Самоубийство. Ты ведь спец по фрескам, Алина?
Она рассеянно кивнула.
— Хочу показать тебе одну. Приезжай как-нибудь в Опочку.
— Роспись в храме? — Лицо ее сразу сосредоточилось.
— В моем доме — флигеле бывшего поместья Опочининых. Не старинная, к сожалению, новейшая. Называется «Погребенные».
Я пришел в «свой» банк на Садовом кольце. Но об этом никто не знал (что будущий хозяин явился). Помещение импозантное, по-европейски элегантное, все сверкает и лоснится… и такое все чужое, чужое, вот и с братом моим мы стали чужие, а ведь по отцовской линии одних кровей.
Молоденький клерк за полированной стойкой, за пуленепробиваемым стеклом сомневался, примет ли меня сейчас сам Степан Михайлович.
— Примет, примет, сообщите.
Сообщили. Степа вылетел из боковой какой-то дверцы, кинулся ко мне руку жать:
— Что ж ты не предупредил, Родя? Я б машину прислал! — Окинул гневным оком замерших подчиненных. До них дошло, молоденький аж позеленел.
Вознеслись на какой-то там этаж, прошли в главные покои — Всеволодовы. Стол соизмерим с тем, из гостиной, только не белый, а черный. По настоянию Степы я уселся во главе в прямо-таки императорское кресло и почуял на миг некое дуновение власти, но не вдохновился.
— Позвать юриста?
— Зачем?
— Дела не терпят.
— Ваши дела терпят.
— Твои, Родя, твои…
— Не уверен, — прервал я. — Не хочу! — И вспомнилась фраза художницы: «Уверена, на такое слюнтяйство вы не способны». — Знаешь, почему не хочу?
— Ну, ты настоящий поэт, — отвечал управляющий искренне; в отличие от Петьки он никому в этом плане не завидует, считая себя самым избранным и первым среди равных.
Я покачал головой.
— Я виноват в их смерти.
— Врешь!
— А кто?
— Не знаю, но… ведь врешь, Родька!
— Как тебе сказать… Я это сделал, понимаешь? — Я говорил почти шепотом, и он отвечал так же:
— Ты дал яд?
— Всеволоду. Но мне подыграл кто-то.
— Не понимаю.
— Французский флакон. Помнишь?
— Ну!
— Это не мое.
— Не понимаю! — крикнул Степа.