— Ну а мотив?
— Горничная подсказала: сложные взаимоотношения между любовниками.
— Как же меня не вызвали?
— А кто знал, что ты в Москве? — Евгений на секунду поднял голову, взглянул — какая мука в глазах! — Я сказал, что муж с мая отсутствует, уехал на заработки.
— Я вернулся в тот день, шестого сентября.
— Кто ж знал…
Наступившую паузу нарушил доктор:
— Каков состав яда?
— Какой-то сложный, в основе — болиголов.
— Ага! Болиголов пятнистый, произрастает в поймах рек. Весьма ядовит. Откуда у Всеволода Юрьевича взялся такой редкий яд?
Евгений пожал плечами:
— Он же химик по образованию, когда-то в НИИ работал. В общем, дело закрыли, покойников выдали, сегодня я получил урны из крематория.
Наступила выпивальная пауза, мужчины приняли по полной; художница потягивала из глиняной кружки брусничный морс, курила, глядя в высокое окно с вековой липой, еще пышной. Заговорил управляющий Степа — толстый здоровяк, кровь с молоком — «с коньяком», уточнил бы я, зная его пристрастие (правда, сегодня он пил водку):
— Завещания нет. Вступай, Родя, в дело. Впрочем, дело терпит, можешь отдохнуть пока.
— Отдохнуть?
— Оправиться от удара. Нам всем не помешает… Деньги у тебя есть?
— Одолжить?
— Шутник! У тебя масса возможностей, — заторопился Степа с мелькнувшей улыбкой змия-искусителя. — Поезжай по святым местам… Ты же хотел, помнишь, Родя?
— По святым местам? — Я усмехнулся. — Это было бы славно. В путешествие я, возможно, отправлюсь…
— Давай паспорт. Максимум через неделю…
— Не по святым местам, дальше. А пока здесь посижу. — У меня внезапно вырвалось: — И вообще не уверен, что приму это наследство.
— Вы серьезно? — неожиданно подала голос художница; впервые я вызвал у нее проблеск чувства — любопытство… И вдруг нечаянно поймал тяжелый взгляд Евгения.
— Родька, не пижонь!
— Да так, Жень, тоска.
— Переживешь! — сказал сурово мой робкий и мягкий друг. — Душно. — Расстегнул верхние пуговицы рубашки, блеснул эмалевый крестик на безволосой груди. — В чью пользу ты отказываешься от капитала?
— Ты что, с ума сошел? — даже испугался управляющий. — Он не отказывается, скажи, Родь!
Я поморщился:
— Не будем делить шкуру… — запнулся, а Петр подхватил:
— Убитого медведя.
— Кем убитого, Петя?
— Пардон, неуместная поговорка, — отчеканил рекламщик, кажется, уже пьяненький. — Все-таки интересно, почему в предсмертной записке не указан мотив.
Доктор выпил и предположил:
— Расстроился, что Марьюшка не ему оставила родовое гнездо?
— Он сотню таких гнезд мог заиметь! — отмахнулся Петр.
— Не таких — чужих. Она была одержима своим родословным древом. Может, и он? Оскорбленный в лучших дворянских чувствах…
— И Наташа? Или он ее отравил?
Все поглядели на меня, Евгений вмешался сердобольно:
— Не стоит сейчас затрагивать эту тему, Роде тяжело. — Из задрожавшей руки его выпал со стуком стакан, пролился в пыли плит.
Роде тяжело — это факт; но эти дурачки даже представить себе не могут, как тяжело!
— Кажется, я перебрал, в глазах темнеет, — пробормотал Евгений и удалился. А я все медлил, хотя многозначительная его фраза — «нам надо с тобой поговорить» — застряла занозой и ныла.
Наконец вышел на крыльцо, закурил. Уже совсем стемнело, черные тучи, чреватые дождичком, колобродили в поднебесье. Я позвал:
— Жень!
Дверь протяжно всхлипнула; доктор и художница. Она тоже с сигаретой, вполголоса:
— Ваши друзья останутся ночевать? Тогда надо приготовить постели.
— Нет, я их выпровожу… хотя Евгений, может, заночует.
Старик — проникновенно:
— Родион Петрович, держитесь!.. Болиголов — очень интересно, очень… — И канул в ночь со своим велосипедом.
Мы с ней постояли молча, жадно затягиваясь, я почему-то спросил:
— Где ключ от склепа?
— В шкафчике на кухне. Вы сейчас собираетесь навестить прах?
От этих странных слов меня на миг настигла дрожь… не страха… нечто сильнее страха.
— Думаете, я сумасшедший? — Она молчала. — Вы меня боитесь?
— Да ну! — Она швырнула окурок, схватила меня за руки и резко встряхнула. — Как сказал доктор, держитесь.
Эта девушка смела и бесстрастна и сумела — тоже на миг — меня взволновать.