— Ну что, орлы? — сказал я, входя с ней в «трапезную». — В силах до столицы долететь?
— Родя, не боись. — Степа поднялся, за ним Петр, пошатываясь. — На нервах долетим, не привыкать. Где Женька?
— Где-то прохлаждается. Не ждите, мне с ним поговорить надо.
— Навещать-то тебя можно?
— Навещайте. Но не злоупотребляйте.
— Может, телефон проведем, а, Родь?
— Мне он не нужен.
Она убирала со стола, я как-то задумался. Где, действительно, Евгений? Вышел.
— Жень!
Я пошел по едва угадываемой тропинке через парк, время от времени подавая голос. Споткнулся о еловое корневище, упал на колени возле кустов — из колючек торчит белая рука, дотронулся до пальцев, раздвинул веточки и вытащил на дорожку мертвое тело.
Он был мертв, Евгений, я сразу понял, и волосы зашевелились у меня на макушке. Стрелой промчался к дому. «Электрический фонарик! — крикнул. — Скорее!» Она метнулась к буфету… наконец нашла. «Пойдем со мной, поможешь!»
Расторопная девочка, ни слова не произнесла, устремилась во тьму следом. Заросли, тропинка, место я запомнил точно, но трупа не было. Где-то в отдалении почудилось шуршание автомобильных шин. Так же молча пронеслись мы через парк к проселочной дороге. Нигде ни души. Тишина.
— Что мы ищем?
— Я видел мертвого Евгения.
— Как мертвого? Где?
— Пойдемте назад.
Мы прочесали подлесок вдоль тропинки — тщетно. Однако тот кустик растерзан, ветки поломаны.
— Вот тут он лежал, рука… — Так явственно вспомнились белые, еще теплые пальцы, мягкие; меня передернуло от внутреннего отвращения. — Я увидел руку, вытащил его на тропинку…
— И побежали за фонариком?
— Это странно, — пробормотал я.
— Что странно?
— Зачем мне сдался фонарик? Надо было сразу нести его в дом!
— Может, вы побоялись его потревожить, может, он ранен был?
— Не знаю, крови как будто не было.
— А почему вы решили, что он мертвый?
— Нет, я стопроцентно не уверен… но ни пульса, ни дыхания…
— А если глубокий обморок?
— Ни с того ни с сего упал в обморок, а потом сбежал?
Мы еще походили по парку, поорали, вернулись в пустой дом. Она мыла посуду на кухне, я тут же сидел, курил.
— Выпейте водки, еще много осталось.
— А пожалуй.
Опрокинул полную стопку, вытянул руку вперед:
— Видите, какой я трус? Пальцы дрожат.
— Нет, Родион Петрович, вы не трус. Вам опасность доставляет наслаждение, подстегивает, правда?
Проницательная девица. В идеале я желал бы пожить тут один напоследок. Но… пусть. В ней что-то есть (не пижонь… «что-то есть»… я по ней с ума схожу). Внешность живописна, даже иконописна: узкое смуглое лицо, кисти рук и ступни тоже узкие, загорелые, часто ходит босиком, а руки бережет, художница, волосы черные, длинные, вдоль лица, падают на грудь, не красится, одежды темные, длинные, словом, стиль несколько хипповый, девчоночий.
— Вы когда с доктором сюда шли, машины на проселке не видели?
— Нет. А что?
— Ты не слыхала — вот сейчас, как мы по парку бродили — шум мотора?
— Да вроде бы… Секретарь, должно быть, на автомобиле урны привез?
— Он за руль не сядет — боится, всегда на такси.
— А эти двое?
— Эти автомобилисты.
Художница предположила хладнокровно:
— Они секретаря убили и труп вывезли. Ладно, я спать.
— Посиди со мной, а?
Она передернула плечами, закурила, села напротив за дубовый стол (кухня стилизована под бревенчатую мужицкую избу — фантазии покойной бабки).
— Лара, почему Марья Павловна этот дворянский погост в конце концов мне оставила?
— Ну, не знаю, со мной она не советовалась. А чем вы недовольны?
— Я доволен.
— Вот и радуйтесь.
— Я радуюсь.
— А чего это вы за столом сказали, будто от денег откажетесь?
— Это я от радости.
— Иронический вы господин, Родион Петрович… и, уверена, на такое слюнтяйство не способны.
— Расскажи мне о Марье Павловне.
— Ну что? Она была знакомой моих родителей, тоже художников. Я — в них, в маму. Иногда мы летом тут гостили, два года назад она меня пригласила пожить. Мне понравилось.
— Она тебе платила за уход?
— Нет, но содержала.
— А на что она жила после инфляции?
— Во-первых, квартиру московскую продала, ну и распродавала антикварные вещички. Когда-то она была известной художницей, муж — крупный чиновник, тоже не бедный.
— Когда он умер?
— Тыщу лет назад, я его никогда не видела. Меня вообще прошлое не интересует, все эти «курганы, мумии и кости». Но вот после его смерти она и перестала писать.