— Родя! — Художница подняла прелестное лицо. — Ты говоришь как-то… ты разгадал?
— Кажется, да. Слово «яд» на фреске — предостережение. Паоло поднимался в спальню накануне ее смерти и…
— Ой! — Лара вздрогнула, вмиг побледнела… Рука ее поднялась и опала.
Я побежал на выход, она за мной, крича:
— Сейчас! Я фонарик… Не выходи без меня! Страшно…
Выскочил на крыльцо, тут же она появилась и схватила меня за руку.
— Как тогда… вон там на опушке… белое пятно! Может, мне померещилось?..
— Нет! Вспомни костер.
— Но кто?..
— Откуда я знаю? Пошли!
Рука об руку пронеслись мы по пустынной аллейке, и проселок пуст, сквозь летучие тучи проплывали звезды и лунный блеск проливался. Вернулись. Она вприпрыжку вбежала в сарай. Я позвал:
— Куда ты, девочка?
— Хворосту наготовила. Разожжем наш костер!
— Обязательно. Но погоди, чаю выпью, в горле пересохло.
Мы вновь уселись за узкий тесаный стол, я поднял кружку:
— За успех безнадежного дела!
Она звонко засмеялась.
— Чаем не чокаются!
— А мы чокнемся. До дна! — И почудилось мне, будто высокое черное окно в мелких переплетах надвигается… Неужто и вправду кто-то наблюдает за нашими поминками — именно это слово я употребил мысленно и спросил: — В прошлую субботу на поминках ты подлила болиголов в брусничную воду? Не бойся, я никому не скажу.
— Я ничего не боюсь. — В черных глазах холодный вызов.
Плевать мне было на все, а ведь задело, такая ярость вдруг вспыхнула.
— Ничего не боишься? Сейчас я пойду в больницу к доктору…
Она стремительной тенью бросилась ко мне, наземь, буквально приникла, жесткие черные волосы рассыпались по моим коленям, натуральные слезы омочили мои руки.
— Я тебе все расскажу, только не уходи. Ведь я люблю тебя.
— Мне уже не нужны твои признания.
Я и правду говорил, и не совсем, такое раздвоение души, такое мучительное… не до признаний мне было — и странное любопытство, почти извращенное, разъедало душу.
— Ладно, говори.
Она вскочила как на пружинках, по комнате покружила, заражая нервным подъемом, на пределе…
— Какой ты умный, Родя! Как ты догадался?
— Тебя выдали «Погребенные».
— Ты с ума сошел?
— Не я сошел, а ты лгунья. За два дня до смерти, по твоим словам, Марья Павловна запретила всем подниматься наверх. Между тем накануне ее кончины Паоло сфотографировал фреску с той прежней тридцатилетней чашей.
— Я ж тогда не знала про фотографии!
— А я видел сегодня у Аркадия Васильевича. Если б она сама испортила фреску, а потом восстановила изображение, вы с доктором (а ты — тем более!) уловили бы запах свежих красок. Ты попалась на лжи, на мелочах, хотя сработала умно и дерзко, восхищаюсь. Но местами переиграла.
— Выходит, переиграла, — согласилась она по-детски огорченно.
— Твои комбинации были безупречны, не надо было никого подставлять.
— Ты ж меня вынудил! Ты сказал, что угомонишься, когда докажешь вину Петра. На него я и сделала ставку.
— Логично… Связи практически непроверяемые, ведут за «бугор» и далее в «царство духов». От той вековой липы, которую пьяный обнимал, он никак не мог слышать разговор Евгения со Степой. Я сегодня Степу не расслышал — ни слова! Ты опять соврала — и зря.
— Из-за тебя, только из-за тебя!
— «Мистерия — опыт прижизненного переживания смерти» — ты тайком читала мои записки (я их прятал в комод) и ведь не случайно проговорилась — правда? — а повторила меня, чтобы продемонстрировать «родство душ».
— Если ты считаешь себя таким уникальным творцом слова…
— Не в этом дело, я и это пропустил. А впервые усомнился, когда ты вдруг выдумала, будто Марья Павловна тебя крестила. Нет, я тогда поверил, но очень удивился. Это неправдоподобно психологически. Из разговора с ней (и из позднейшего расследования) я вынес впечатление муки, ее многолетний «затвор» — покаяние. Не то что детей крестить — она видеть никого не могла. И особенно твоих родителей (по словам доктора) — людей, которые ее спасли!
— Ага, все брехня, — пролепетала Лара легкомысленно. — Я некрещеная. А с тобой играла евангельскую овечку.
— Переиграла. Понятно, что тебе хотелось воссоздать передо мной несуществующую гармонию между Марьей Павловной и вашей семьей. Твоя мать донесла ей про Митеньку?
— А что? По справедливости.
— И впоследствии рассказала тебе про болиголов?
Лара улыбнулась лукаво:
— Детская передачка «Хочу все знать». — Взгляд ее скользнул вниз, я проследил: смуглая сильная рука на столешнице, на запястье — большие мужские часы. — Ты имеешь право, Родя.