— О, Ниночка! — протянула Наташа. — Тот еще фрукт.
— Шпионка Петра. Та девушка искала погибшую подругу… Эти несчастные живут теперь в России инкогнито (удивительно, что ты назвала себя тоже беженкой — потаенная перекличка, правда?). О них в розыск не заявляют, должно быть, сутенер потерял терпение. Сегодня я собирался на Киевский. У Лары зародились подозрения, сначала смутные… Первый костер в воскресенье — ты прошла по опушке в белой косынке?
— Да.
— И подала мне знак — четверостишие. «Шорох крыльев в глубине — кто он? где он? — внятны мне свист подземного бича, блеск небесного луча». Спасибо за доброту. — Я взял ее руку через стол и поцеловал; она руку вырвала.
— Никакой доброты! Я вас ненавидела.
— Не надо, не вовлекайся хоть ты! После твоего костра… — И хотела разрушить ваше безоблачное существование. — Ты этого добилась. Костер ее напугал до смерти. Она читала мои записки: горничная донесла, что любовники не были любовниками… аромат духов в докторском домике, его намеки — какая-то медсестричка ему пироги печет… Художнице вдруг приспичило написать мой портрет, нужны фотографии. Она была у нас дома, посмотрела альбом, увидела наконец твое лицо — и поняла, как ошиблась.
— Да, сегодня она была в больнице и договорилась со мной о свидании: «Я вам открою тайну, мы вместе должны спасти Родиона Петровича».
— То-то она все смотрела на часы и боялась, как бы я не ушел (потому и все рассказала). Вдруг встречусь с тобой, успею принять противоядие в больнице или упаду, как Евгений, только где-нибудь далеко, без пузырька с ядом, на котором должны быть мои отпечатки пальцев. Ты согласилась…
— Да, прийти после дежурства — после десяти.
— Я собирался в Москву с ночевкой, а для тебя был приготовлен чай. Но меня понесло в склеп, где наконец раскрылась тайна убийцы. И я сдался.
— Ты хотел добровольно выпить…
— Да, Севка угадал: с весны у меня возникают такие припадки смерти.
— Раньше у тебя такого не было. Эта одержимость…
— Как в бесноватом, — перебил я. — Не было, но факт: я захотел попить чайку и выпил его.
— И ты был уверен, что там яд?
— Да! Я сразу объявил ей, что существует завещание и я останусь всего лишь мелкопоместным, так сказать, дворянином.
— Неужели она все это затеяла только из-за денег?
— Художница твердила, что и она, и мать ее действовали по большому счету бескорыстно.
— Бескорыстное зло? — Наташа вздрогнула. — Что-то уж совсем фантастично.
— Уста Ада, — вспомнил я. — Был такой инквизиторский термин — малефиция: бескорыстное деяние, зло во имя зла. Лару окрестили «погребенные», — я с трудом рассмеялся, — и не хотели выходить из нее. Ладно, оставим чертовщину. Убийца поняла по моему намеку (слово «яд» на фреске — предупреждение), что раскрыта. Ей якобы померещилась та «белая голова» в зарослях. И когда я выбежал, она вылила яд, а потом проколола шину на велосипеде в сарае — вдруг я пойму все слишком рано и доберусь до доктора. Что ты видела?
— Твоя «незапятнанная» возлюбленная была мне слишком подозрительна. Я пришла раньше и стала наблюдать в окно, как вы пили чай и разговаривали… как вдруг вскочили, ты выбежал, я успела спрятаться за крыльцом и подсмотрела, как эта женщина вылила в твою кружку что-то из пузырька… как тогда в прихожей у Всеволода! Я вошла в дом и переставила кружки.
— Лучше б ты вылила чай из обеих!
— Тебе ее жалко?
— Тебя жалко!
— А я сделала то, что сделала!
Мы вдруг разом вскочили, она — на крыльцо, я — за нею.
— Прощай!
— Опять хочешь меня бросить?
Она уходила, по ступенькам спускалась. Я ее за руку схватил и рывком втащил наверх.
— Не отпущу! Я идиот, я не «покровителя» своего вычислял…
— Демона, ты сказал сегодня.
— Демона, гения… мне никто не нужен, кроме… Я тебя искал!
— Кабы так — давно б нашел.
— Да ведь через такие чертополохи пришлось продираться, через такие топи и склепы!.. Она нас прокляла перед смертью, меня бы ладно, по делу, но и ты… надо было вылить эту последнюю порцию… теперь и ты присоединилась ко мне, мы оба преступники, по высшему счету.