Он подошел к двери одного из подвалов. Висела на одном шарнире.
— Иди, помоги мне. — Он указал на дверь.
— Положим их как барьер, чтобы не налетели на мины, когда будем возвращаться.
Они сделали это, тяжело дыша.
Эберхард перепрыгнул тело, подпалив несколько крыс. Одна из них вытерлась о штанину брюк Франца, который вздрогнул всем телом от отвращения. Эберхард осветил маленькое существо и взглянул на него внимательно.
— Корабль «Бреслау» еще не тонет, если вы на нем остаетесь, — тихо сказал он крысе.
Они двинулись вперед, освещая темноту под ногами.
На глиняном полу кишели блохи, изредка пищала крыса, из каких-то открытых дверей разграбленного подвала вылетел со свистом нетопырь и исчез в темноте. Эберхард особенно внимательно искал взгорков на полу и русских надписей на стенах.
Освещал, кроме того, интерьеры подвалов и поглощал запах компотов, выливающихся из разбитых банок, запах ферментированного вина и гнилых мешков. Спотыкался о доски, старые колеса велосипедов и фрагменты мебели. Наконец они достигли конца коридора.
Эберхард выключил фонарик, и через некоторое время его глаза привыкли к темноте.
Не была она, впрочем, абсолютной.
В неопределенной дали чернота подвала нарушена была бледно-розовым, который высекал из темноты несколько параллельных штрихов.
Эберхард понял через несколько секунд, что это края ступеней, на которых преломлялся свет, падающий с верха лестницы.
— Выход из подвала, — шепнул брату и двинулся на свет.
Через некоторое время оба стояли у входа в подвал и прислушивались к звукам с лестничной клетки. Слышали только шелест газет, затронутых сквозняком, и хлопанье окна на каком-то нижнем цокольном этаже.
Эберхард открыл дверь, и они оказались на винтовой лестнице, ведущей на первый этаж здания.
Преодолели ее, прилепляясь почти к стене.
На первом этаже дома они развевались полотнища «Schlesische Tageszeitung». Огромные заголовки апеллировали к немецкому патриотизму и требовали окончательно отогнать большевиков из-под бастиона европейской цивилизации.
Они вышли на деревянную лестницу, по которой танцевали пятна света от фонаря, венчающего крышу здания. Опираясь о колеблющиеся перила, поднялись на второй этаж. Вдруг снова треснуло окно, которое толкнуло сквозняком. Удар был на этот раз так силен, что одна из створок лопнула и ее осколки полетели с жалобным бренчанием в жерло вентиляционной шахты.
На лестничную клетку ворвался яростный лай своры собак. Братья Мок застыли в ожидании. Ничего не произошло. Собаки лаяли под домом, газеты скользили по лестнице с мягким шуршанием.
Квартира № 7 была открыта настежь.
На входной двери кривые, намалеванные белой олесницей буквы объявляли: «Осторожно, тиф», и устрашали тремя восклицательными знаками.
Эберхард не испугался. Вошел внутрь. Был в загроможденной прихожей.
Рассыпанная гречка захрустела у него под ботинками. Двери четырех комнат были закрыты.
Он знал, что безопаснее всего будет войти в комнату напротив, потому что оттуда опять сможет контролировать весь коридор. Шепотом он приказал Францу оставаться у входной двери, а сам пустился тяжелой рысью вперед, с пронзительным треском давя по пути зерна злаков.
Он упал на дверь левой рукой и оказался в маленькой комнате, окно которой выходило на залитую солнцем улицу. Комната была лишена обстановки. Только занавеска трепетала на ветру, веющему из разбитого окна.
Эберхард побледнел и вышел из комнаты.
— Не входи сюда, — сказал он дрожащим голосом.
Франц не послушал его и пошел в сторону комнаты. Топтал с яростью гречневую крупу, отпихнул руку брата, пробирался через засеки его плеч. «Там есть кое-что, что поможет найти убийцу твоего сына», — убеждал автор письма.
В этой комнате есть что-то, что поможет мне найти убийцу Эрвина, думал Франц и напирал своим тяжелой, железнодорожной, наработанной рукой на двери, блокированные Эберхардом.
Тот сильно толкнул брата в противоположную сторону, вошел обратно в комнату и заперся изнутри на ключ, который торчал в замке.
Комната была лишена обстановки. Но не была пустой. Одна из занавесок трепетала на ветру. В то время как вторая оплетала какую-то лежащую на полу фигуру.
— Открывай, сукин сын! — Франц повысил голос и заколотил в дверь.
Эберхард наклонился и — вопреки рекомендациям научной криминалистики, — начал сдвигать занавеску с фигуры. Это было непросто, потому что она приклеена в двух местах запекшейся кровью.
— Это не был твой сын, только мой, открой! — Франц на этот раз пинал в дверь. — Мне нужно знать, что там!
В верхней части занавески кровь создавала круг диаметром около четырех сантиметров. Было это в том месте, где прикрытая тюлем фигура могла иметь рот.
Выглядело это так, как будто наполнили кому-то рот кровью, затем открыли их настежь и натянули лежащему занавеску на голову — вишнево-черное «о», отраженное на белом полупрозрачном материале.
— Если не откроешь, я вышибу дверь, — Франц понял, что крики могут привлечь русских, и говорил спокойно. Из его легких извлекалась какая-то грубая, никогда ранее Эберхардом не слышанная нота.