Владельцы забегаловки, не имея почти вообще конкуренции, на заботились ни о каком-то качестве подаваемых напитков, ни о вежливости обслуживания.
Капитан Мок и профессор Брендел угостились весьма обильно горьким ликером из трав «Rubezahl» и закусили сильно начесноченным паштетом из зайца. Это могло свидетельствовать о большой проницательности мясника, который хочет свой товар продавать как можно дольше и уменьшает благодаря этим приправам другие запахи, неприятные для покупателей.
Оба мужчины, жестоко униженные сегодня Гнерлихом, не обращали особого внимания ни на еду, ни на кельнера, который поставил им закуски с такой силой, что кусок паштета скатился вниз с блюда на залитую пивом скатерть. Они сидели в молчании, и ни один из них не знал, как поделикатней задать другому вопросы, которые каждого из них очень волновали.
После передачи тела Берты Флогнер в очень уставшие за последнее время руки судебного медика, хорошо знакомого Моку доктора Лазариуса, посмотрели друг на друга, как будто по команде, — крепко стиснули зубы.
В голове Мока даже гудело от вопросов и сомнений, но он понял, что — задавая их — войдет слишком глубоко в дело, которое было очень простым и закончилось вместе с идентификацией трупа.
Профессор Брендел первым прервал молчание:
— Почему вы позволили так над собой издеваться?
— Я католик, — усмехнулся Мок насмешливо, когда подавил в себе желание обругать любопытного профессора. — Когда он ударил меня по одной щеке, подставил другую.
На профессора Брендла этот ответ произвел огромное впечатление. Он положил руки на плечи капитана и прошептал:
— Вы действительно так думаете? Это чудесно! Я думал, что сегодня уже никто не трактует буквально указаний Библии. Мы об этом обязательно поговорим.
— Здесь мы будем говорить об этом? — спросил Мок и огляделся многозначительно вокруг.
Отважные орды защитников крепости превращали в перину дома на Кайзерштрассе.
В Ауэнштрассе врывалось черное, липкое облако сажи.
— Быстро, пошли обратно в прозекторскую. Это лучшее место для такой беседы.
— Я знаю лучше, — сказал тогда Мок.
В этом лучшем месте сидели теперь без слов и слушали жалобную аккордеонную историю Аннемари, которая была дочерью всего батальона и не любила офицера, потому что девочкам обещал слишком много.
Аккордеонист прервался, чтобы выпить водки.
Профессор Брендел и капитан Мок пошли по его стопам.
— Вы мне наконец скажите, капитан, — профессор вытер губы салфеткой и выпил остатки ликера, не оставив на краю стакана даже капельки; пил этот ликер, как лучшие бордо, — почему вы приостановлены в служебной деятельности? Может это из-за непримиримости, несогласия со злом?
— Дорогой профессор! — Мок сказал это через некоторое время, когда убедился, что Брендел не смеялся над ним. — Наше несогласие со злом ничего не стоит. Даже мой сегодняшний кучер, который видел несогласие со злом, завтра о нем забудут.
— Наш народ состоит не только из пьяных одиночек с моралью амебы, — сказал горячо профессор.
— Но также из людей чести, таких как вы, который бросается на помощь замученной женщине, и — не льщу себе — из таких, как я, кто, вместо того чтобы бежать из осажденной крепости, пытаются спасти от смерти самого благородного человека, которого я знаю — графиню Гертруду фон Могмиц.
— Как вы ее спасете? Ведь достаточно одного слова Гнерлиха, а на самом деле одного маленького движения пальцем на спуске, а на следующий день его псы будут иметь много нового корма.
— Это ужасно, что вы говорите, капитан. — Брендел спрятал лицо в ладони. — Но Гнерлих ее не убьет. Ее смерть была бы его концом. Мой отец, который дружит с фон Могмицами уже более четверти века, уничтожил бы Гнерлиха. Она умрет только тогда, когда суд приговорит ее к смерти. И может ли военный суд приговорить к смерти кого-то, единственная вина которого — помогать польским рабочим и быть женой известного антифашиста, участника заговора на Гитлера?
— К сожалению. Может. Но у меня к вам вопрос. Почему ваш отец не вмешивается, когда Гнерлих ее так унижает? — Мок понял, что, не осуждая противников Гитлера, открывается.
— Вы можете этого не понять, — Брендел посмотрел на Мока сквозь пальцы. — Она не желает этого.
— На самом деле я не понимаю, — Мок говорил теперь громче, чтобы его слова донеслись до профессора через пение аккордеониста, который, в свою очередь, информировал гостей заведения о смерти, которая во Фландрии ездит на черном как уголь коне.
— Но вы должны развить мысль! Может быть, я не такой тупой.
— Как же о тупости может говорить знаменитый следователь! — крикнул профессор. — Она восхищается вами.
— За мои расследования? — Мок щелкнул пальцами кельнеру. — Ведь она не может их знать.