Бреслау, суббота 7 апреля 1945 года, десять утра
Начальник Бюро гражданского состояния, доктор Клаус Реве, и один из его подчиненных были одними из тех немногих избранных, которые не должны были исполнять гражданский долг строительства баррикад.
Это не означает, конечно, что они сидели сложа руки в офисе на Кёнигсплац и грызли от скуки карандаши.
Еще в конце прошлого года удваивались и утраивались, чтобы внести в реестр отчеты священников и пасторов, информирующие их о последующих браках.
Солдаты в увольнении не проводили праздно время в Бреслау.
Движимые предчувствиями окончательными, не только бросались в водоворот жизни и пытались сорвать венки с голов медсестер, служанок и официанток, но также делали предложения и с встреченными неделей ранее избранницами сердца стояли перед алтарем.
Потом возвращались на фронт, где точила их тоска по «невесте из Бреслау» и пожирала ревность, которая — кстати сказать — не было совсем необоснованной.
Насколько же количество заключаемых браков, еще несколько месяцев назад большое, сейчас резко упало до нуля, то производство трупов в крепости Бреслау достигло максимального состояния и не позволяло доктору Реве и его сотруднику сладкую лень.
Это приятное состояние было невозможно еще по трем причинам.
Первой причиной был упорной обстрел Николайворштадт русскими.
С две недели большевистская артиллерия на Грюбшенерштрассе усилила канонаду, вызывая дрожь пола в здании бюро и дрожь сердца его начальника.
Во-вторых, секретный приказ гауляйтера Ханке обязал начальника Бюро гражданского состояния на инвентаризацию архива и копирование всех актов о смерти с 1942 года.
Этим занимался и теперь доктор Реве.
Переписывал своим ровным почерком, которому он был обязан блестящей чиновничьей карьерой, свидетельство о смерти смотрителя Конрада Грюнига с Цвингерплац.
Как раз ставил печать «Смерть на войне» в соответствующей рубрике свидетельства о смерти, когда услышал стук в дверь.
Крикнул: «Входите!», и увидел на ручке руку своего секретаря и сотрудника, господина Рихарда Фалькенхайна.
Из-за невзрачной фигуры чиновника показалась широкая фигура человека в маске и шляпе. Этот человек нес какую-то большую коробку, которая напоминала футляр от виолончели, но была от него гораздо уже.
— Здравствуйте, дорогой доктор. — Пришедший протянул руку для приветствия. — Сколько уже лет я не имел удовольствия вас видеть!
— Здравствуйте. — Реве, сжимая руку мужчины, вспомнил сразу же его фамилию, а прежде всего адрес.
Такой же, как тот, который был мгновение назад перед глазами.
Эти две информации, фамилия и адрес, появились в его мозгу после тридцати лет работы немедленно и автоматически.
— Приветствую вас сердечно, господин криминальный советник. Мы не виделись ровно одиннадцать лет. Прошу, прошу, пусть господин криминальный советник успокоится! Когда-то вы часто у меня бывали. Мой архив было иногда вашим вторым домом. Чем могу служить сегодня?
— Да, доктор. — Мок перекинул пальто через спинку кожаного кресла и опустился на него, вызывая своим массивным телом легкое шипение воздуха. Он был очень невыспавшимся. — Одиннадцать лет. Много за это время изменилось. Но мы вовсе не изменились! Вы выглядите так, как и много лет назад, а я не изменился внутренне, психологически.
— А я зато изменился внутренне, — сказал Реве и обеими руками прижал к своей голове остатки седых волос.
Наступило молчание. Реве не собирался объяснять своей внутренней метаморфозы, а Мок — слушать очередной рассказ о солдатской смерти на поле боя или под руинами Бреслау.
— Но, конечно, вы сохранили свою знаменитую память и свою знаменитую осторожность, — сказал капитан. — Вы спрашивали, чем можете служить сегодня. Тем же, чем и всегда, мой дорогой доктор! Своей памятью, своей тактичностью и своим архивом.
— Я слушаю вас, господин… господин… — Реве постучал ногтями о край своего стола, чтобы скрыть смущение, вызванное незнакомством со звания своего собеседника.
— Было в звании капитана, — сказал Мок и закинул ногу на ногу, сияя начищенным ботинком.
— Тогда чем я могу господину капитану помочь?
— Это официальное задание, доктор Реве, — сказал твердо Мок. — Хотя я сам же не выгляжу без мундира слишком официально. А впрочем, зачем я это говорю. — Тон его голоса смягчился. — Вы все мои просьбы выполняли с одинаковой тактичностью, независимо от того, какие они были. Кроме того, вашей отличительной чертой всегда была точность и аккуратность.
— Слушаю господина капитана, — повторил Реве бесстрастным голосом, как будто эти комплименты не произвели на него особого впечатления, что, впрочем, немного насторожило Мока.
— Я хотел бы попросить всю доступную в вашем бюро информацию о тех, кто носит фамилию Гнерлих и Бреслер. — Капитан приглядывался с недоверием к своему собеседнику. — Я был бы благодарен за все, что есть в актах и в адресных книгах.