Фон Родевальд открыл дверь и вызвал Мока. Тот стоял по стойке «смирно» в центре комнаты.
— Вот мое решение, — сказал многозначительно генерал. — Вернетесь к прежним обязанностям. Прошу завтра доложиться у меня в восемь утра. Вы получите новую форму. Эту прошу оставить у Мюртинга. Вы расквартированы и переданы в мое распоряжение. Мюртинг! — крикнул он адъютанту. — Прошу ко мне! Продиктую письмо в отношении капитана Мока. — Он посмотрел на своих собеседников. — До свиданья, господа!
Оба выполнили предусмотренное «Хайль Гитлер!» и вышли из квартиры фон Родевальда. Генерал в течение некоторого времени барабанил карандашом по столу, улыбаясь хитро. Внезапно карандаш вместо крышки стукнул в лоб генерала. Фон Родевальд встал и бросился в комнату адъютанта.
— Немедленно вызвать ко мне Мока! — крикнул он. — Может, еще не успел выйти.
— Так точно, — пробормотал заспанный Мюртинг, закрутил рукоятку телефона, а голос его стал мощным.
— Вызвать капитана Мока! Генерал фон Родевальд хочет его видеть! Ну, так остановите его на воротах! Выполняйте!
Через некоторое время Мок постучал в квартиру своего шефа.
— Войдите! — крикнул фон Родевальд и, увидев своего подчиненного, улыбнулся игриво.
— Знаете, что? — Он подошел к Моку и он хлопнул его дружески по плечу. — В вашем возрасте такие фику-мику. Хо-хо-хо. Ну, пожалуйста, — свистнул он.
— Как-то не хочется мне еще умирать, — Мок тоже усмехнулся.
— Это хорошо, Мок, — сказал фон Родевальд и шлепнул по лбу открытой ладонью. — Из-за этих ваших описаний оргии я забыл об очень важном деле.
— Да, слушаю. — Мок по-прежнему усмехался.
— Уже не бойтесь Гнерлиха, — сказал генерал. — Решением гауляйтера Ханке лагерь на Бергштрассе был вчера эвакуирован. Заключенные-иностранцы в Бургвейде, немногочисленные немцы переданы для работ в крепости. Гнерлих перестал быть комендантом и стал командиром одного из линейных батальонов. Может быть, вы теперь спокойно занять свою Хелльнер. Если ее куда-то не откомандировали.
Замглавы СС и полиции улыбнулся хулигански и с удивлением наблюдал, как улыбка исчезает с губ Эберхарда Мока.
Бреслау, воскресенье 8 апреля 1945 года, два часа дня
Мока терзался сомнением и совершал свое сентиментальное путешествие к дому, в котором когда-то жил.
Он поднимался по лестнице очень медленно, испытывая каждым шагом долговечность деревянной конструкции.
Дом на Редигерплац дрожал от недалеких взрывов, через разбитые окна на лестничной клетке взметнулась пыль и падали хлопья сажи.
Ступеньки трещали одинаково и неизменно, — как всегда. Двадцать четыре года ступени издавали те же звуки, но сегодня чувствительное воображение Мока отличало их точно. Офицерские сапоги Мока выбили на нижних ступенях двусложное имя его первой жены.
«Софи» — загудела ступень. Мок остановился и уставился на грязную стену. Это к ней прижимал менее двадцати лет назад свою прекрасную жену, а она обхватила его талию бедрами. Тогда его сосед, адвокат доктор Фриц Патшковский, выходя на прогулку со своим шпицем, спугнул влюбленных. Теперь активист под знака «Родла» Фредерик Патшковский умножает в небе отряд поляков, а жена Эберхарда набирает в все более грязных кроватях погоны ветеранки.
Еще одна ступень выскрипывала имя «Анвальдт». В пустой трубе лестничной клетки раздалось свистящее дыхание пьяного полицейского Герберта Анвальдта, который опирался на плечо старшего друга. Уже в колодце лестницы усиливалось бормотание молодого берлинца, которого пятидесятилетний Мок волок по лестнице. Анвальдт пребывает в психиатрической клинике в Дрездене, а плечо, на которое тогда — в июле 1934 года — опирался, сейчас было прострелено и пульсировало болью.
Следующие ступени стучали однообразно «Карен, Карен». Мок снова остановился, потому что не мог вынести этого звука. Чтобы увеличить дозу страданий, вспомнил сцены поцелуев на балконе, когда возвращались из воскресных прогулок, дразнил свой мозг видением ее белого от луны тела, который обнимал так жадно, что чуть не отнимал ее дыхание. А теперь Карен нет. Пропала или погибла, так же как служанка Марта Гозолл. Он один является причиной ее смерти, потому что пренебрег ее желанием безопасности, упорно преследуя преступника, чтобы убить его. Месть его переросла, месть не удалась, месть безнадежна. По трупу Карен яростно и беспамятно направлялся к гибели, потеряв уже все, даже цель своей погони.
Нет Гнерлиха, нет лагеря на Бергштрассе, нет цели, к которой должен стремиться.
Он чувствовал себя ужасно, потому что думал, что его отчаяние из-за Карен слишком мелкое и фальшивое.
Он знал, откуда берется это разрушительное чувство.
Следующая ступень лестницы тоже об этом знала, треща трехсложно: «Гертруда, Гертруда». Графиня фон Могмиц показывала ему путь. Ее добровольная благородная покорность страданиям и ее достоинство — еще более сильное из-за того, что она осквернена — были для него светом среди темных сомнений. Как же, должно быть, ненавидел ее мучитель Бреслер, принявший ее девичью фамилию! Вероятно, в нее когда-то влюбился несчастливо и дико, доказательством чего было пометить себя до конца жизни, заклеймить себя ее именем — как кровавой татуировкой. Потом ее унижал и насиловал, но не мог унизить ее возвышенный дух. Она была светом. Мок продолжал мучиться, чтобы не поддаться мыслям о Гертруде. Это из-за тебя, мысленно говорил он ей, я оставил Карен, это из-за тебя я увлекся какой-то мечтой о благословении и спасении.